— Наши три религии сливаются в одно, как бы с упором на отдельные стороны человеческого бытия.

И Янаги пояснил со свойственными ученому-аналитику лаконичностью и убедительностью, что такое синто, буддизм и конфуцианство для простого японца.

— Ma-сан, синто — это чуткость к природе, а в личной жизни — чистоплотность. И, конечно, человек не может жить без мифов и легенд — отсюда легенда о божественном происхождении японцев.

Конечно, я кое-что знал о японской религии, которая известна в мире как: «национальная религия японцев — это культ красоты». Знал я и то, что эстетические корни японцев во многом определяют их жизненную философию. Но это были книжные знания. А сейчас было живое общение с последователем этой религии — умным и чутким, доброжелательным и способным доходчиво объяснять.

— …буддизм, — продолжал Янаги, — это философское начало в искусстве и это врожденная стойкость к превратностям судьбы.

Теперь Янаги говорил о том, что художественный вкус пронизывает весь уклад жизни японцев, которым присуще обостренное чувство гармонии, будь-то сад, дом, посуда либо одежда.

— Ma-сан, наконец, конфуцианство, занесенное к нам из Китая. Это — идея верности и морального долга, признательности к старшим и вышестоящим.

Разговор на тему «Природа и японцы, их философские начала» затянулся. Но не окончился, как это стало видно позднее.

Летом Янаги посетил родные места — деревню, где он родился, где-то на севере острова Хонсю. Оттуда он привез мне в подарок глиняную куколку, расписанную особыми матовыми минеральными красками. Он объяснил, что такие игрушки делают только в их деревне и в Токио они встречаются редко.

И вот сегодня, в двадцать первом веке, я останавливаюсь у себя дома перед сувенирами из нескольких стран мира. Нахожу среди них взглядом двадцатисантиметровую розовую куколку девочки в национальном кимоно. Рядом на вертикально стоящей дощечке написано по-японски пожелание долголетия и красная печать мастера-изготовителя игрушки.

— Я-сан, а что здесь написано, дословно? — спросил я, когда он вручил мне сувенир.

И снова была краткая лекция об особенностях японского национального характера.

— Ma-сан, в целом японцам характерна религиозная безразличность. Они родятся по-синтоистски, а умирают — по-буддийски, например ритуал с сожжением тела… На Будду и других богов государственные деятели Японии никогда не ссылаются — трудно подобрать цитату, которая была бы правильно воспринята всеми.

— Но ведь вы посещаете храмы, молитесь?

— Это привычка, обычай, дань прошлому, но чаще всего религиозного трепета в посещении храмов нет.

— Это мне уже ближе, — сказал я, — помните, вы спрашивали о моем отношении к религии? Я в церкви бываю, но не молюсь, а впитываю в себя искусство церковного благолепия. Это тоже дань прошлому.

— Ma-сан, вы верно подметили, что в нашей стране обилие храмов и молящихся.

— Значит, все-таки молитесь?

— Вот-вот, обилие храмов и молитвы… только из трех фраз.

— Только три фразы? Почему же они так долго стоят там, у храма?