Узнав о трагической гибели Янаги, я чуть было не потерял голову, стремясь узнать подробности и найти зависимость такого исхода от связи со мной. Ho профессор не стремился быть откровенным, однако и того, что он сказал, было достаточно, чтобы понять — Янаги убрали.
— Ma-сан, — говорил профессор, волнуясь и не по-японски не владея своей мимикой и руками, — мне приказали ни с кем не вступать в контакт по этому вопросу и везде говорить, что ученик не погиб, а умер от отравления фруктами.
— Отравление… От отравления? Значит, его отравили?
— … — многозначительно молчал профессор, безучастно и выразительно, как это умеют делать только японцы.
При выходе из здания факультета меня нагнал совсем юный японец, которого я что-то не припоминал.
— Извините, пожалуйста, — по-японски кланяясь, заговорил юноша, — я знаю, вы — друг Я-сан. Я был его помощником. Он не умер, а погиб. Не верьте газетам. Это не несчастный случай, а его убили. Он говорил мне и другим из маленькой секции «экология и химия», что мы мешали фирмам, а главное военным. Его убили, чтобы нас всех запугать.
Студент говорил скороговоркой, видимо заучив английский текст наизусть. Высказавшись, он стремительно исчез.
Как узнала японская контрразведка о нашем неофициальном контакте? Вернее всего, на первом этапе знакомства он все же рассказал о нашем разговоре доверительного характера или о встречах вообще. А уже спецслужба стала делать выводы сама. И еще: кто-то помогал переводить собранные факты о цианидах на английский. Когда я читал те листки, там был почерк не только Янаги, но и еще кое-кого.
К сожалению, гибель Янаги прессой не оспаривалась. Он умер, по их версии, от несчастного случая. Его старый учитель публично давал интервью по этому поводу.
Я чувствовал вину за нашу акцию. Может быть, именно она дала повод японским спецслужбам искать виновного в утечке информации и именно из среды Янаги?! Лет через двадцать, работая в службе активных мероприятий разведки, я поднял из архивов это дело — дело «Цианиды». Тщательное знакомство с подготовкой и проведением акции показывали, что с нашей стороны промашки не было. Более того, кроме крошечной заметки по линии ТАСС, никаких статей по этому поводу в советской прессе не было. Нет, мы не наследили.
Однако в то время в резидентуре ожидали акций японской стороны в отношении меня. Мне нельзя было уезжать, например, в отпуск, ибо это вызвало бы подозрение о причастности к акции и к связи с Янаги. Но все прошло без эксцессов.
Но что толку: Янаги не вернешь. Правота его дела в отношении его народа, видимо, притупили его осторожность, и «сильные мира сего» в Японии нашли способ убрать его. Эти «сильные» понимали, сколь чувствительны японцы в своем восхищении природой, и боялись, что защита природы объединит японцев сильнее, чем профсоюзы и другие общественные организации, часто разобщенные. «Сильные» боялись скромного Янаги.
Знакомство в кинобункере
За несколько месяцев до отъезда из Японии, в кинотеатре «Сибуя» я познакомился с лейтенантом американских военно-воздушных сил, который работал по контракту от нефтяной компании «Шелл» на авиабазе Тачикава. Специализировался он в финансовых делах по горюче-смазочным материалам. Мы оба оказались на просмотре картины Сергея Эйзенштейна «Иван Грозный», весьма популярной в то время в японской столице.
Когда я спустился в «бункер» — кинотеатр, где чаще всего показывали наши, советские картины, то поразился тишине в зале, весьма необычной для японской аудитории. Зал был полон, и молодежь даже сидела на ступеньках.
Я обратил внимание на худенького, небольшого роста европейца, который смотрел фильм, стоя на ступеньках, но прислонившись к стене. На такой фильм мог пойти только любитель, и меня это заинтересовало. Я пристроился рядом и чуть выше.
Когда фильм приближался к концу и люди начали уже расходиться, в глубокой тишине, нарушаемой редкими репликами, я оказался перед молодым европейцем. Таким тандемом мы вышли из «бункера» наверх к мерцающим огням вечернего Токио. Здесь уже без особого труда вступили друг с другом в разговор. Слово за фильм, слово за ночной город, слово за японские обычаи — и мы знакомы.
Когда я узнал, где работает, точнее, служит молодой американец, то уже не хотел выпустить его из своих рук. Весьма боялся того момента, когда он поймет, что я советский. Но переход в этом вопросе его не смутил — русский так русский, понял я его реакцию на весть, что я русский коммерсант.
Эта авиабаза нас особенно интересовала — она была действующей. Для НТР — это и техника, и вооружение, и система обслуживания. Лично для меня — это еще и система снабжения новейшими маслами и топливом.
Но контакт с «Натаном» привел к другой информации, фактически стратегического значения. Мы встретились с ним в конце шестьдесят четвертого года, в последние дни перед американской авантюрой во Вьетнаме. Через Натана я узнал кое-что о подготовке американской авиабазы к войне, точнее — о конкретных сроках ее начала.