Профессор молчал.
Понятно, японский профессор не мог быть в стороне от новейших достижений в этой области. Я понимал, что японцы от природы любознательны и довели до совершенствования заимствование чужих идей, технологий и технических решений. Правда, придав им собственное, еще более эффектное звучание. Исходил из того факта, что работы в лаборатории ведутся с привлечением американских материалов из других стран. И не ошибся.
Профессор был очень занятым человеком, а я — очень настойчивым. И он, чисто по-японски, вынужден был мне уступить. Так произошло знакомство с одной из лучших моих связей среди японцев, боль от потери которой до сих пор дает о себе знать и не дает мне покоя. Это — совесть: в чем-то и я повинен в его потере. Профессор вывел меня на него, но я не жалел, что внимание мне оказывал не профессор, а его аспирант.
В японском родственном и деловом мире существует иерархия благодарностей, вернее преданностей. В семье — к отцу, брату, дяде. В делах — к покровителю, старшему учителю по жизни. То есть преданность человеку, оказавшемуся полезным на жизненном пути. Такая преданность крепка моральными обязательствами.
Профессор помогал молодому ученому не только знаниями, но и материально. Через «Янаги», так я назвал его в оперативной переписке, профессор создал в среде ученых-химиков мнение, что его лаборатория собирает сведения о вреде синтетических веществ на жизнь человека и окружающую его среду. Вопрос поставлен шире, чем только удобрения и ядохимикаты. И в лабораторию потянулись люди. Те из них, кто дорожил экологическим богатством японской флоры и фауны.
Постепенно Янаги стал одним из ведущих специалистов в звене японского общественного сознания «экология и химия». Это было позднее, а пока Янаги был ассистентом профессора и аспирантом с крошечным заработком.
Более глубокое знакомство с Янаги показало, что он стоит на социал-демократических позициях и интересуется жизнью в моей стране. Я всячески усиливал его интерес ко всему советскому.
Из Центра был получен ответ, что «оперативная связь Янаги может представить интерес, как источник информации».
Янаги увлекался музыкой, в том числе классической. Его коллекция еще только начинала собираться — пока его ограничивали средства.
Пренебрегая правилом, что японцам нельзя дарить подарок, на который он не может ответить аналогичной стоимостью, я приобрел для Янаги набор грампластинок, среди которых были классики русской музыкальной культуры, в частности Римский-Корсаков и Глинка. Соблазн был велик, и Янаги согласился принять подарок. Правда после того, как я оказал на него давление.
Передача Янаги классики была использована для приучения его к неофициальности нашего знакомства: он дорожил своим окружением из числа союзников по работе в сфере «экология — химия».
— Поймите меня правильно, Я-сан, — убеждал я «моего» японца, — не все ваши друзья по обществу любят Россию, и им будет неприятно, что человек вашего общественного положения и авторитета связан дружескими узами с советским…
— Да, да, конечно, Ма-сан, — согласно кивал Янаги, — но мои друзья в основном с симпатией относятся к Советской России.
— И все же рисковать не стоит. Мне было бы неприятно, если кто-либо из ваших друзей осудит вас и уйдет от вас именно по этой причине. У нас говорят: береженого бог бережет. — Я с трудом объяснил смысл поговорки.
И вот с этой поговорки мы с Янаги перешли на новый, увлекательный для обоих этап наших отношений, пока дружеских.
— Ma-сан, вы мне уже не раз рассказывали о ваших обычаях, связанных с церковью. Вы — верующий?
— Не столь верующий, сколь глубоко чту и уважаю обычаи моих предков — русского народа.
— Всего народа? Но ведь у вас много национальностей!
— Вы правы, даже в одной моей семье существует смешение кровей. По линии отца — татарская, по линии матери — белорусская, у жены — татарская. Это именно про нас, русских, Федор Достоевский сказал: «в каждом русском ищи татарина».
— О, Достоевский-сан, мы чтим его. Я читал «Идиот» и «Преступление и наказание», сейчас хочу изучить «Братья Карамазовы». Жду новый его перевод.