В ориентировке говорилось, что идет борьба мнений в НАТО, где американцы навязывают свою концепцию реализации, которой сопротивляются европейские партнеры. И было отчего: их бюджеты не были в состоянии вынести этого бремени перевооружения.

Я подумал о, возможно, предстоящей встрече с Бароном. Риск невелик, хотя он еще не проверен на работу с нами. Эта ориентировка ушла во все резидентуры в странах НАТО, и большая вероятность, что стала достоянием спецслужб Запада.

— Кому отправлено задание? — спросил я коллегу.

— Да, считай, всем — оптом. Смотри внимательнее ориентировку — там открытые источники.

Действительно, дело было поставлено на широкую ногу, но почему — разведка, если информация открытая? Коллега разъяснил: официальная позиция интересует всех так же, как и неофициальная. Но есть надежда, что вместе с официальной может пойти вал сведений из неофициальных источников.

Я подумал: к Барону придется обращаться не с позиции «ХМИ», который весьма далек от… оружия. Тем более от военных концепций. И все же я рассчитывал на помощь Барона, который ненавидел войну и только в дискредитации безумной гонки вооружений, как результат конфронтации между Востоком и Западом, видел решение проблемы. Он очень опасался, что одна из сторон выйдет из этой гонки победителем.

Не знаю, было ли это окончательное кредо Барона, но он рассуждал так:

— Мир — это познание идеи, что планета на грани самоуничтожения. Мир может быть уничтожен быстрее, чем бог создал его за шесть дней. Вы, Советы, не поддадитесь и будете растить свой ядерный потенциал, а мы, Запад, — также. Нужно помочь друг другу исключить и из нашей, и из вашей жизни взаимное недоверие.

Барон мыслил категориями, которые осознали позднее правительства многих стран и привели их к началу разоружения, а в семьдесят пятом году — к Хельсинкским соглашениям.

Так вот, из информационного отдела я уносил выписки по ориентировке кондиции, которые должен был выучить наизусть. Я тщательно, кроме того, выписал названия статей и изданий, других публикаций по теме. Записал я и имена людей, на которых были ссылки в ориентировке. Открытые сведения я занес в записную книжку, которая за рубежом всегда была со мной и страницы из которой исчезали по мере использования сведений, записанных на них.

Для Барона я приготовил подарок, особый — сюрприз. Дело в том, что итальянский партнер «ХМИ», производящий литьевые машины для пластмасс, задумал изготовить серию миниатюрного стрелкового оружия в триста единиц. Эти игрушки уже начали им готовиться — в первой партии было пятьдесят наименований ХIХ-ХХ веков, включая тридцатые годы.

У меня была пара таких изделий: наш пистолет «ТТ», размером в пять раз меньше настоящего, но с двигающимися деталями — затвором и обоймой. Под стать ему был револьвер типа «наган» с откидывающимся барабаном и действующим ударником. Ко всему этому придавался комплект действующих «патронов» со звучно гремящими капсюлями. В общем, сувенир был как раз для Барона.

В лондонском аэропорту Хитроу седовласый таможенник обратил особое внимание на этот оружейный набор. Рассматривал ружья, винтовки, пистолеты, закрепленные на специальных красочных планшетах с зеленым сукном. У меня похолодело сердце: вдруг есть инструкция на запрет к ввозу в страну подобных игрушек?

Под такое сомнение были основания. Ведь в борьбе за пацифистские настроения в среде советских людей Хрущев создал целую систему «разжигания» ненависти к войне. Сюда он включил и детские игрушки военной тематики. С полок «Детского мира» на Дзержинке исчезли танки, самолеты, ружья и пистолеты. Остались, правда, сабли — оружие допотопное и не воинственное. Покушение было сделано даже на детскую литературу, отражающую реалии Великой Отечественной войны, точнее участие в ней пионеров и вообще детей.

— Сэр, — обратился ко мне таможенник, — это русское производство? Очень интересно, я в моей стране еще такого не видел.

— Нет. Это — итальянское. Вы — собиратель таких игрушек? Возьмите что-либо себе. На память, — спасая коллекцию, я решил пожертвовать ее частью.

— Сэр?! — промолвил государственный чиновник. Таким тоном, что я готов был провалиться сквозь землю, — вы не так меня поняли, сэ — эр!

Я поспешил ретироваться с глаз учтивого чиновника. Клянусь, но я не собирался его обидеть. Оказывается: Восток — дело тонкое, Запад — тоже.

Чтобы закончить разговор о моем восточно-западном опыте, опишу еще один казус, который случился в тот же день со мной в Лондоне.

Весной я был в Японии. Там таксисты чаевых не брали, по крайней мере в середине шестидесятых. Перенося опыт Востока — все же капстрана, — я не дал на чай английскому таксисту, чем вызвал его недовольство.