— Николас, все хотел вас спросить: вы — историк, но чего?

— Во-первых, тех стран, где пришлось побывать во время войны: Канада — ходил туда с караванами; Северная Африка — был в частях американского генерала Паттона как офицер связи от британской армии; Сингапур — об этом я уже говорил, также офицер связи от штаб-квартиры британских войск в этой части света; наконец, Япония и Манчжурия.

— Но в чем это сказывается? Вы пишите статьи, книги?

— Консультирую журналистов, писателей, кинорежиссеров, музеи, телевидение, сувенирный бизнес.

— Но в чем? Конкретно? — недоумевал я. — Быт, нравы, обычаи, история?..

— Оружие. Личное оружие.

— Оружие? Вы, человек, испытавший столько горя, — и оружие?

— Именно так, Максим. Через оружие — ненависть к нему, к насилию, войне. О, это целое искусство: возбудить такое чувство у читателя или зрителя.

— Тогда, Николас, вам нужно посетить наш музей вооруженных сил. Он только что открылся в новом здании.

Когда мы оказались у входа в музей, там стояла длинная очередь. Пришлось зайти с «черного хода» и, сославшись на работу во Внешторге, с английским коммерсантом, попросить показать ему раздел оружия разных времен русской истории. Администрацию в лице капитана поразила судьба Николаса, его военное прошлое. Он выделил нам экскурсовода — милую даму средних лет, которая лихо обобщала эпохи и события.

Николас уходил из музея удовлетворенным по двум причинам: личное впечатление от оружия холодного и затем огнестрельного, диапазоны типов которых были значительны. А второе — подарок музея — шикарный альбом холодного оружия, к которому я добавил от себя книгу о стрелковом оружии русской армии времен Петра Великого и Екатерины.

Мне не хотелось «светить» «моего» барона, как я уже называл его про себя. Обычно работа с таким контактом велась в интересах резидентуры, в данном случае — лондонской. В моих отчетах он прошел как первичная связь. Не хотел я и видеться по той же причине с сыном его — коммерсантом в области кухонной эмалированной утвари.

После ужина в день посещения музея мы расстались. Барон улетал на следующее утро, увозя, как мне казалось, добрые чувства к России, Москве, москвичам. Прощаясь, Барон подарил мне серию брелков для ключей с холодным оружием, которые действовали, — эти маленькие кинжалы, ятаганы, кортики, будучи острыми, как бритва.

— Максим, будешь на наших островах — жду. Обязательно хочу увидеть. Может быть, смогу быть полезным. Обещаешь?

В английском нет обращения на «ты». Это только можно понять в контексте. Мы явно уже перешли на «ты», хотя в русском еще «выкали».

Я крепко пожал руку этому англичанину, за короткий срок ставшему мне близким по духу человеком. Интуиция подсказывала мне, что этот опытный в общении с людьми человек не имел ко мне оперативного интереса. В чем-то это сказалось бы. Меня настораживал тот факт, что по прошлой войне он мог иметь дело со спецслужбами. Но ведь война ушла в прошлое.

Проверил Барона по учетам. Чисто. Никаких следов его пребывания в поле зрения органов госбезопасности: ни в годы войны, ни за рубежом, ни, тем более, в Союзе. Видимо, им занималась военная разведка. Долг — сообщать о таких людях в резидентуру, но нежелание наступать «грязной подошвой» нашей работы на светлую память о войне в его лице все же удержало меня — письмо о нем в Лондон не пошло. Теперь я мог думать: даже если он искусно кривил передо мной душой, то это его моральная проблема!

В моих оперативных бумагах он проходил как нейтральная связь. Мне приходилось хитрить, ибо нельзя жить все время по жестокой заповеди разведчика: «а ля гер ком а ля гер» — на войне как на войне. Почему-то я верил, что по линии ГРАДа в нем я найду нужного человека.