— Это — наследственное. От деда, которого королева Виктория возвела в это рыцарское звание за войну с бурами в Южной Африке. Мне, как старшему в роду, досталось это звание по наследству.

— Не сочтите за дерзость: что думал ваш дед о войне с бурами?

— Он гордился баронством, но его записки полны тяжелых раздумий об истоках и последствиях войн, в том числе против свободолюбивых буров. Он был патриот Британии, но ненавидел ее благополучие, добытое штыками в разных частях света.

— Я работал в Японии. Еще весной этого года возвратился из торгпредства. Ваше впечатление о японцах?

Николас помолчал и ответил, начав как бы издалека:

— Пока я был в лагере в среде своих, то они считали меня врагом — презренным «игирису-джином» — англичанином. Но на Японских островах было лучше: люди везде люди. Японцы там были добры и сердечны, пока не появлялся староста их деревни. Я понимал их: «гайджин» — это враг, и никакого сожаления иностранцу. Что они делали внешне, конечно.

— Николас, у меня такое чувство, что вы что-то ищете в нас, русских?

— Ищу? Да, ищу. Как и многие сограждане моей страны, я с большим уважением отношусь к вам. Ищу истоки ваших, а значит и чуть-чуть с участием моей крови, побед в этом и в том веке. И не только на полях сражений, но и здесь в нищем, простите меня, Максим, тылу. Это я о последней войне.

— Хорошо. Спрошу по-другому: что вас поразило больше всего в военном опыте русских?

— Разгром Квантунской армии в считанные дни.

— Почему именно там? Ведь были — Московская битва, Сталинград…

— Конечно, это события выдающиеся. О них я слышал, читал, а разгром японцев в Маньчжурии видел своими глазами.

— Вы были там? На чьей же стороне?

— На японской, если можно так сказать…

— … — развел я руками.

Николас с еле заметной усмешкой наблюдал за моей реакцией. И молчал. Постепенно усмешка сошла с его лица, и он, как мальчишка, стал внушать мне прописную истину войны, когда человек долга хочет выжить.

— Представьте себе, Максим, — жестко начал Николас, — вы почти полусвободно живете среди японских крестьян и вас особенно не угнетают. И где-то далеко, в концлагере, на материке, один из ваших сослуживцев дает показания на вас, точнее о вашем знании русского языка.

Николас перевел дыхание — видимо, прошлое властно врывалось в его сегодняшний день. Мне было знакомо это чувство, когда ты гонишь тяжелые воспоминания от себя, а они властно забираются в твою душу.

— …бумага с показаниями идет по инстанции и попадает в руки чиновника, который вырывает вас из сельской идиллии и требует помочь японским спецчастям готовить диверсантов из числа русских белоэмигрантов в далекой Маньчжурии…

Николас ушел на несколько мгновений в себя и продолжал: