Обошел маленький швейцарский павильон и зашел на пару стендов германского павильона. Кое-кому вручил свои визитные карточки с приглашением посетить коммерческое бюро для обстоятельного разговора. Время двигалось к пяти часам, а в шесть — закрытие.

Оставшееся время решил посвятить родному павильону — советскому, самому крупному, по иронии судьбы разместившемуся в бывшем павильоне американской национальной выставки, проведенной в шестидесятом году.

Еще год назад в нашей стране, перед самой сменой режима Никиты Хрущева на Леонида Брежнева, полки магазинов были пусты. Поговаривали, что это была акция с целью дискредитировать Хрущева в глазах народа — чтобы не жалели о его уходе. Тогда мои родные перед новым шестьдесят пятым годом с трудом добывали муку, из которой выбирали мучного червя. Так из народа вытравливали память о человеке, провозгласившем начало эры коммунизма в Союзе уже в восьмидесятом году.

Наш павильон блистал новейшими достижениями и даже экспозицией ширпотреба: лавсан, электроника, пластиковая обувь. Быстро в магазинах ничего из этого не появилось, разве что транзисторные приемники — мечта каждого мальчишки, а для взрослых — радиолы. Их было в достатке все последующие годы, и только очень ленивый подросток не имел при себе портативный транзистор.

В отличие от западных павильонов, наш павильон во второй половине дня пустовал. И понятно: красочные буклеты и пакеты, образцы пластмассовых изделий раздавались с утра, после чего посетители перекочевывали в павильоны «загнивающего капитализма». В советском павильоне трудились командировочные специалисты из глубинок России — шел настоящий обмен опытом.

Конечно, мое патриотическое чувство гордилось обилием советских образцов изделий — хотелось в очередной раз верить, что это не только выставочные товары. И действительно, через несколько лет программа «Большая химия» дала свои плоды: химические изделия стали наводнять наши прилавки, но лишь через несколько лет.

Среди все еще снующих посетителей, в одиночку и стайками перебегающих от стенда к стенду, выделялся своей неторопливостью иностранец. Спокойно и ловко он уступал дорогу дамам, двигаясь по только ему известному маршруту.

Человек был сед, среднего роста, со спортивного склада фигурой, одетый в типичный для дня костюм: темно-синий блейзер капитанского покроя и серые брюки. Щеточка усов, общий облик и поведение говорили о том, что это был англичанин — таких я видел в Лондоне и за его пределами. Более того, он походил на отставного военного.

Неожиданностью для меня стало наше знакомство.

— Вы, кажется, преследуете меня, сэр? — после трех-четырех пересечений наших маршрутов обратился ко мне седовласый джентльмен по-английски. Обратился, когда наши взгляды в очередной раз встретились. Это было что-то новое: обычно я сам набивался на знакомство. Чистый говор выдавал в нем коренного англичанина. Нужно было выкручиваться, но хитрить не хотелось, иначе можно было с первых слов испортить неискренностью впечатление о себе.

— Грешен, грешен, сэр… — откровенно развел я руками. — В этом муравейнике редко встретишь столь неспешащего посетителя, не правда ли?

— А вы сами?

— Я здесь по долгу службы.

— Коммерческой?

— Да.

Незнакомец приветливо улыбался и явно желал продолжить разговор, что совпадало и с моими желаниями.

— Вы правы, мне торопиться некуда, — молвил он.

— Вы не коммерсант?

— О нет, коммерсант у меня сын, который уговорил меня посетить мою прародину, — с открытым взглядом произнес седовласый.

— Прародину?