Все трое мужчин выкатили глаза. Лебедева слыла бабой неприступной: живет одна, сына тянет, большею частью пропадает на работе, сердечных дружков не афиширует. На фоне Вешкинской новости померкла даже тема Ларисиного увольнения и наказания Андрея.
Но Триш – на то он и начальник – всё-таки вернул совещание в нужное русло:
– Довольно тут сплетни муссировать! – рявкнул так, что все вжались в стулья. – Каждый сейчас пусть встанет и внятно, наконец, скажет, что предлагает в отношении провинившихся.
– Сокольскому выговор, Лебедеву выгнать! Иначе нас ни прокуратура, ни мэрия не поймут, – встал на своём Ниткин.
– Сокольскому благодарность, что нашёл, как правильно подать сложный материал, и вовремя его поставил. И тиражи выросли, и популярность газеты. Лебедевой тоже благодарность за отличную работу, и премию. Горланова и Курилова – к шутам собачьим! – мнение Вешкиной смахивало на издёвку. Триш, возможно, так бы и воспринял его, не знай он Лизетту.
– Про себя не говорю – не мой вопрос, – поднялся окончательно взявший себя в руки Романыч. – Ларисе благодарности не нужно: согласен, гусей дразнить не будем. Но уж если она так мешает руководству в корреспондентской службе, временно переведите её в рекламный отдел. Там хорошие текстовики всегда нарасхват. И вы, гениальные наши, отдохнёте от настоящей журналистики, и она на лёгком труде – от ваших придирок. Но для «Обоза» терять такой кадр неразумно и даже преступно. Потом сами же локотки искусаете.
На этом редакционный совет закончился. Уставший от напряжённого обсуждения Триш отпустил всех, сказав напоследок, что всё услышал, а своё окончательное решение объявит позже.
Распалённая и злая верхушка «Вечернего обозрения» вышла от главреда, когда обеденное время давно миновало. Участникам паскудного судилища пришлось по очереди наведываться к Таньке в кабинет-буфет, чтобы не помереть с голоду.
На столе у Сокольского громоздится коробка с его личным имуществом. В основном это исписанные блокноты и еженедельники, кое-какая канцелярия, несколько книг. Сбоку демонстративно высовывается бутылка гостевого горячительного. Для почти десятилетней работы в «Обозе» – немного. Прощается с газетой Андрюха… Он уже и заявление об уходе у главного завизировал, и с Аликом договорился, чтобы на редакционной колымаге доставить этот скарб к себе домой.
Вскоре после разборок у Триша Ниночка вывесила на стене в коридоре приказ. Давно гудящий коллектив сбежался поохать над извечным начальническим произволом. Большинство сокрушалось несправедливостью по отношению ко всеми обожаемому Сокольскому. Мало того, что выговор вкатили, так ещё и премия тю-тю! А всё из-за дуры Лариски, которой вечно неймётся, пока не протолкнёт в номер своё «ФЭ». И приспичило же ей без Триша подсовывать эти писульки Романычу! Вот пусть теперь шедевры ваяет в рекламе для Ольги Ивановны! В «Обозе» хоть спокойнее станет.
С лёгкой руки Ниткина почти все считали Лебедеву главной фигурой, мутящей редакционное болото.
А она в это время с мокрыми глазами притулилась в Андрюхином кресле. Сегодня в ней нет обычной тигриной царственности, вид жалкий и робкий. И расставание получается горестным. Она даже завидует Сокольскому, хотя чувствует, что очень виновата в том, что происходит. Кто подбил Романыча поставить в номер Крота? Она, поганка. Знала ведь, что идёт по острому лезвию. Так зачем и его за собой тянула? Ну кто, кто такие ей эта Елена Кротова с её безмозглыми дочками? Какое дело лично ей и до самого Крота? Как-нибудь прожила бы и без этой публикации. Так нет! Как почуяла, что дело всё же может выгореть, так будто осатанела. Прямо какой-то идиотский праведный зуд одолел, пить-есть не могла, пока не увидела в газете свои измышления!
И теперь вот Андрей уходит, деликатно притворив редакционную дверь, а она остаётся. Позорно остаётся, покоряясь обстоятельствам. Остаётся, потому что эта газетёнка есть её единственное место работы и источник прокорма. Уйди она, и сына содержать будет не на что. Триш, подписывая свой иезуитский приказ, наверняка держал в уме и это. Лупцуя, привязывал к стулу, так сказать…
Конечно, Андрей мог бы не гнать лошадей. В конце концов, выговор, и даже лишение премии – всего-то одной малюсенькой кучки денежек – можно перетерпеть. Триш не зверь, с сотрудников крупную стружку снимает не часто. Сегодня лишил премии – завтра засовестится и новую, ещё жирнее, выпишет. Она вообще не помнит, чтобы главред когда-либо наказывал своего зама. Андрюха для него каменная стена, и Триш всегда любовно протирал эту стену мягкой тряпочкой. Что на него нашло, что они там на этом своём совещании друг другу наговорили? Танька, которую как раз в это время чёрт занёс в кабинет, божится, что Сокольский своими кувалдами намахивался на Ниткина. Может, в этом причина? Андрей ей ничего не говорит, только невесело отшучивается: мол, Смешляевой с последней чарки что-то не то привиделось. И вообще ты, Лорик, не дрейфь прорвёмся! На наш век пасквильных газетёнок хватит!
Лариса думает свою думу, а Андрей Романович, глядя на её удручённое личико – свою. Вот был бы потвёрже, послал бы её с этим Кротом подальше, – и не лила бы сейчас слёзы хорошая красивая женщина. Зачем вообще она в эту драчку затесалась?
Кстати о женщине: что за друг сердечный у неё образовался? Они приятельствовали уже так долго, что Сокольский сделался для Лебедевой кем-то вроде подружки. Лорик иногда даже посвящала его в свои амурные приключения. Но ни о каких новых сногсшибательных бой-френдах ему не сообщала. Давно, ещё зимой, как-то обмолвилась о неком бизнесмене из знакомцев Ниловой, с которым вроде всё да, а вроде и нет. Но о вновь обретённых кавалерах он ничего не знал. Что там за чел такой, взбаламутивший всю редакцию?
А что уходит он, так то всё к лучшему. Ему давно уже обрыдла газетная суета, давно хочется засесть в тиши за серьёзную писанину. Нынешний сволочной эпизод – это лишь повод исполнить окончательно созревшее решение. Пойдёт в городское отделение Союза журналистов, место там давно его ждёт. Денег поменьше, зато свобода, время, простор для мыслей…
– Ну, Лорик, не грусти! Я же не умираю. Мы с тобой ещё встретимся, ещё повоюем!
Лариса, изобразив улыбку, подняла на него глаза. Он-то не умирает, а вот она…
– Я, наверно, вот что должен сказать: это по моему настоянию тебя в рекламу сослали. Да-да!