И Пальцев с умилением глядел на картину с Мадонной и Христом, что стояла в отдалении. Не так он был и близорук.

— Спасибо за предупреждение… — иронически заметил Дмитрий и отошел.

«Только не надо умывать руки! Ты не Пилат, а обычный старик…» — шептал он, опять глядя на Елену, которая, казалось, была всем довольна, жила просто и легко и от этого выглядела еще прекраснее. Разве нет счастья в принятии? Разве покой не лучше? «Пора уходить, — решил Дмитрий, — здесь все потеряно… видимо, так и хотел».

И взгляд его был замечен мужем. Толпа загустилась. Был круг единый. Дмитрий пробирался к выходу и был уж возле передней, минуя строй гостей. Кардов следил за женой исподтишка, и Елена вдруг вышла из роли, со вздохом оглянулась к дверям, локон ее черный отделился, и жемчужная ручка схватила воздух, стремясь задержать друга.

Тогда Кардов постучал вновь по бокалу, а официанты, как лепестки одуванчика, налетели со всех сторон, разливая Шампань.

— Дмитрий, куда же вы? Мне нужно произнести тост! — громко обратился заместитель министра внутренних дел и хозяин бала с видом полной и необычайной победы.

Молодой человек замер, обернулся, и уже в дверях к нему подпрыгнул официант с полным бокалом. Он взял. И вопросительно взглянул на хозяина дома.

— Дамы и господа, — прошелся тот по кругу вальяжно, — мне хотелось бы поднять бокал за наше единство. За нашу родину. За наше богатство. За нашу славу. За Россию! Ведь много есть мнений в мире, что мы не нужны. Уже на Западе хотят внедрять свои радужные ценности. Уже хотят все купить за деньги. Хотят уменьшить личность политика и его роль. Но наше Отечество этого не позволит! Ведь мы сильны прежде всего нашим лидером! Поэтому пьем сейчас за нашего, не побоюсь, государя правителя! Человека великого… во всех отношениях. И за правду, которую мы будем защищать всеми силами. За Владимира Владимировича…

И шепот согласия пробежал по толпе, и радость пошла по лицам, как хмельной туман.

Заблестели все эти старые самодовольные физиономии, которые хотели придать себе некое одухотворенное свойство. Нельзя их зрить без желчи — первые лица России: рассыпающиеся старики и их молодые лакеи. Хозяева жизни — рассуждают о свободе и правде, а все сводят к себе. Как кривое зеркало, которое хочется разбить.

Бальные платья всех цветов и костюмы смешались, закружились, застыли. И в этой благозвучной тишине раздался громкий звук выплеснутого на пол шампанского. Кто-то из последних рядов, из тех самых провинциальных чиновников в синих пиджаках, вдруг закричал. И звон разбившегося бокала прошил залу.

Ряды вмиг расступились. Дмитрий стоял над разбитым бокалом и лужей шампанского.

— Ваше отечество! — закричал он так мощно и яростно, что толпа содрогнулась. — Во-первых, почему же оно все-таки ваше?! Я не понимаю! Объясните мне серьезно! Что вы сделали?! Что создали?! Конкретно вы, Кардов?!

Он кричал и указующе тыкал пальцами в воздух.

— Правопорядок? Знаем мы эти взятки! И гидра, и наркотики, и пытки! Вам не смешно ли, Кардов?

И Дмитрий глядел на Комкина.

— Нравственность? Дети слушают реперов и блогеров, и «Тик-Ток» интереснее, чем политика, экономика, чем вы сами! Это вы защищали? Так я задаю вопрос: что вы сделали за свою жизнь, Кардов? Кроме кумовства и молчания, что вы вспомните?

И Кардов отшатнулся, оглядываясь вокруг, и как бы ища поддержки:

— Как смеете вы! Меня вы не знаете! И мало того, оскорбляете всех этих людей! Да в былые времена… — бледнея и сжимая губы, хрипел он, отмахиваясь.

— Так скажите же! Перед всеми, кто пил вместе с вами. Перед будущим России!