В этот миг на помощь пришел Василевский, спросив Дмитрия про правопорядок и безопасность, которые без политики, естественно, невозможны. «Как быть здесь?» — лукаво уточнил офицер, поглаживая тонкие усики свои. И Кавалергардов начал отвечать…

Но все будто очнулись, и кто-то из топ-менеджеров, которых Дмитрий не различал, начал спрашивать, не шутя, про мировую валюту, про экономику и систему, кои рухнут под натиском речи Дмитрия. Далее некто назвал все это примитивизмом молодого ума. И уже следующие спрашивали и спрашивали Дмитрия о разных аспектах того или иного. Он всерьез и честно пытался размыслить, в то время как на него сыпались следующие вопросы из другого конца залы. И каждый неотвеченный вопрос мыслился гостями как подтверждение глупости Дмитрия и несостоятельности его слов. Через пять минут его чуть не почитали юродивым придворным шутом, которого Елена выкупила на бал, чтобы позабавить гостей. И гости окружили его, видя долгом своим бросать в него насмешливые вопросы, как гнилые помидоры. Молодой человек скоро истощился и стоял против всех, как загнанный зверь, кутаясь в смокинг с широкими бортами.

Волосы его темные упали на высокий лоб. И только яркие черные глаза, хоть обыкновенно были они голубые, сверкали. Сейчас он был похож на злого горбуна, в коем видимый недостаток вызывает общее недоброе внимание. И внимание такое в высшем свете убивает репутацию… и состояние… за минуту.

Если помните, офицеры наши в начале бала выносили уроки из вечера. И они вынесли сейчас свой последний урок на сегодня: если твоя точка зрения отличается — тебя растопчут. Эти уроки учил каждый, кто гнулся перед чинами, и неважно, будь то юрист низшего ранга или толстый начальник. Таковые уроки знают все, но не все убеждаются в их действии на современное общество так живо, так близко, как это сделали три друга. Немов только сочувственно глядел на старого товарища, накручивая черные свои усы.

— Довольно спорить, господа! Я хотел показать вам кое-что… — торжественно и величаво произнес Кардов, как человек, подающий милостыню врагу.

Несколько лакеев внесли в зал огромную картину, где изображались Мадонна и Христос. Общее внимание отвлеклось от Дмитрия; он был полностью забыт. Пошли менторские объяснения Кардова о ценности и дате полотна. Гости поспешили приблизиться. И еще несколько предметов были принесены туда же. Так люди, чтобы уважить хозяина, окружили центр зала, где были реликвии, и лишь Дмитрий остался в стороне, отвернувшись и скрестив руки на груди.

Уже стрелка циферблата миновала девять, и некоторые гости сделались по-вечернему ленивы и сонны. Потому управлять обществом было крайне легко. Неожиданно Лука Пальцев окликнул Дмитрия со спины. Его серый странный костюм отдавал безысходностью, и сам он смотрел на молодого человека, как виноватый родитель.

— Вы хорошо говорили, Дмитрий, — шепотом сказал он, будучи уверен, что до них никому нет дела.

— Не стоит, Лука Фомич. Ваша тайна в безопасности. Я в чужие дела не лезу.

— Нет… — ужасно испугавшись, отвечал редактор, — искренне говорю. И не потому, — губы его сжались смущенно, — не потому, что мы были беспечны… а вы видали…

— Верю вам, — соглашался Дмитрий, еще держа руки скрещенными на груди и глядя на Елену, блиставшую среди гостей.

— Я с вами согласен, — уверенно проговорил Пальцев, взглянув из-под седых бровей в сторону четы Комкиных… — Вы выразили совершенно верно! Но допустили непростительную ошибку…

— Какую? — без интереса вопрошал юноша у старца…

— Не смешно ли обвинять лжецов во лжи при их же толпе? И не странно ли объявлять им истину, надеясь на согласие и вразумление?

— Так сказали бы свое слово, раз вы такой умный и профессиональный журналист! У меня были бы сторонники.

— Вы знаете, я перебитый человек, — без игры или другого притворства отвечал старик. — Как изломанный сустав, я могу с легкостью обратиться в любую сторону. А все оттого… Дмитрий, поймите, впервые в жизни я исповедаюсь… но все же оттого, что в первой молодости стал я бунтовать и все советское презрительно отвергал, и листал «Самиздат», и грезил, знаете ли… Оттого и пошел на журфак. Оттого и стал лезть везде. Думаю, с фигой в кармане пройду, притворюсь, а там, как возможность появится, как дам со всех орудий. Как рубану правду матку! И конец лжи, а будет царство правды. И на обломках самовластия! Да что уж… К 30 годам и правда заимел я успех, колонки в газетах, влияние. Но как-то не к месту бунтовать. Ремонт делать, новую машину только взял, родителей на море свозил. Да и власть теперь уж показалась совершенно обычной, бытовой такой штукой, что без нее уж никак, а по-иному вряд ли выйдет. И тут раз. В один миг все рухнуло. Без меня. Без моей правды. И со всех сторон обличительные тирады, которые я в юности репетировал. И я побежал за паровозом. И сам громче всех стал хаять и блажить. Сам, понимаете ли, разжег внутри ненависть, которой уж больше не было. И десять лет кряду с пеной у рта помоил прошлое и восхвалял настоящее. Эти десять лет принесли мне деньги необычайные. Но знаете, надломилось внутри. От себя-то не скроешь. Ведь смирился, понял, а потом делаешь вид, что боролся всю жизнь. А притом вокруг дефолты, разруха, бандюки — вся каловая грязь на поверхности. Может, лучше оставить как было? С кем я тогда сражался?

Словом, ностальгия началась и сомнение… А на беду, к власти пожаловали другие и начали потихоньку выкручивать мнения о прошлом сначала в нейтральную, а затем и в положительную сторону.

Редакторы и издания, вы сами знаете, за государственный счет кормятся. И быстро все переменилось. Лет за пять. Кто-то ушел в частники. Кого-то смяли. Я вынужден был печатать оды по советской нашей силе. А самое главное, что и сам при этом чувствовал почти тоже.

И теперь вовсе я не знаю, были ли у меня убеждения, да какие они… Я просто стал делать то, что велят. Ругать, что велят. Хвалить, что велят. А кто велит? Публика. Партия. Бизнес. Администрация или бандиты, не одно, так другое. И теперь я сломанный сустав: выверни меня в одну сторону — покорюсь, выверни в другую — хрустну да вывернусь. И в этом смысле все я про себя понял…

Поэтому, Дмитрий, не ищите моей поддержки. Я, может, и понимаю, о чем вы, может, даже согласен, да только если мне скажут… то все газеты, все телеграмм-каналы, боты, агенты и, словом, все, все, все это обрушится на вас. И я равнодушно посмотрю, как вас пожирают. Вам это говорю, как человеку умному.