Наименее задокументированный тип насилия на невольничьем корабле был, вероятно, самым распространенным — это было грубое, иногда жестокое повседневное обращение. Доктор Экройд Клакстон, врач на корабле «Юный герой», отмечал, что капитан Молино обращался с невольниками хорошо, но матросы — плохо. Однажды на судно была доставлена группа больных рабов, которых на палубе укрыли парусиной, скоро она вся была перепачкана «их кровью и слизью, которые они не могли сдержать». Матросы, которые должны были убирать эту парусину, рассердились и жестоко их избили. Это так напугало больных рабов, что они после того «ползали к бадье и сидели там, напрягая внутренности». Это, как отметил врач, привело к разрывам «прямой кишки, что было невозможно полностью излечить». Таким был один из тысяч случаев повседневного террора [336].
Самый большой взрыв насилия со стороны команды судна следовал за неудавшимся восстанием рабов. Главарей на глазах всех невольников страшным образом наказывали на главной палубе. Когда офицеры уставали от исполнения наказания, они передавали «кошку» матросам, которые продолжали снимать кожу с жертв. В другом случае матросы, как было известно, замучили побежденных мятежников, разрезав в нескольких местах их кожу ножами. Иногда матросы должны были применять ужасающие средства наказания. Они не только удерживали невольников в заточении, но и злобно наказывали тех, кто попытался из него убежать.
Крайнюю степень насилия, совершаемого командой, когда «работа» включала в себя прямое убийство, иллюстрирует случай на борту другого судна в 1781 г. Капитан Люк Коллинвуд плыл со своей командой из 17 человек и «грузом» из 470 с трудом собранных рабов из Западной Африки на Ямайку. На судне вскоре началась эпидемия: погибли 60 африканцев и 7 членов команды. Опасаясь, что рейс будет «испорчен», Коллинвуд собрал команду и сказал: «Если бы рабы умерли от болезни естественной смертью, это была бы потеря владельцев судна;
К одному из самых важных аспектов насилия, творимого командой над невольниками, обратился преподобный Джон Ньютон в своей брошюре «Мысли об африканской работорговле», изданной в Лондоне в 1788 г. Он нарисовал пугающую картину:
Далее Ньютон заявил, что «это не предмет для выступления», даже при том, что «чудовищность» того, что происходило на работорговых судах, была в то время «немного известна
Работорговцы приложили все усилия, чтобы уменьшить эту проблему, подчеркивая, что «хорошее обращение» на борту судна не означало злоупотребления женщинами-рабынями членами команды. Член парламентского комитета, занимающийся расследованием, спросил у Роберта Норриса: «Были ли попытки предотвратить насилие белых мужчин над черными женщинами?»
Норрис решительно отвечал, что «капитан отдавал такие приказы именно с этой целью». Задававший вопросы, очевидно, сочувствовал работорговле и, возможно, считал такой ответ недостаточным, поэтому он переспросил, чтобы убедить всех присутствующих в том, что к сексуальному насилию на корабле не относились терпимо. Он спросил: «Если британский моряк совершал насилие над негритянской женщиной, разве он не был бы строго наказан капитаном?» Норрис ответил, что его «резко порицали, конечно». Джон Нокс добавил, что обычно этот вопрос оговаривался в контракте, и, если моряк оказывался виновным, с него брался штраф — жалование за целый месяц [339]. «Хороший порядок», описанный торговцами, согласно Ньютону (чье знание работорговли опиралось на более раннее время), был довольно редким явлением. Говоря о команде, Ньютон написал: «На борту нашего судна их сдерживали, и так же бывает на других судах, но такая сдержанность далеко не общее правило». Все зависело от капитана, у которого была власть защитить рабынь, если он этого хотел. Ньютон знал несколькиъ капитанов, которые поддерживали надлежащую дисциплину, но они составляли меньшинство: «На некоторых судах, возможно на большинстве, такое поведение никто не ограничивал». Любой, кто делал свою работу должным образом, «мог делать то, что ему нравилось». Преподобный Уильям Ли добавлял, что работорговые рейсы часто демонстрировали «разного рода общение» и дикие «сцены распущенности». Вопросы морали, как сокрушались оба чиновника, никогда не ставились [340].
На борту судна остро вставала проблема классовых различий. Большинство свидетелей корабельной жизни соглашались, что у офицеров был неограниченный доступ к рабыням, чего не было у простых моряков. Александр Фальконбридж написал, что «на борту некоторых судов простым матросам разрешают общаться с теми из черных женщин, чье согласие они смогут обеспечить». Ни один из писателей не задумался над тем, что могло означать «согласие» в ситуации, когда женщины не имели ни защиты, ни прав и были, по словам Ньютона, «брошены без всяких ограничений на произвол первого встречного».
И все же отрывочные сведения дают понять, что кто-то из африканских женщин входил во взаимоотношения с матросами, что подразумевало некоторую долю их согласия. Возможно, это была возможность для женщин улучшить свое положение, т. е. заключить стратегический союз с одним человеком в качестве защиты против других хищников. Чем выше в корабельной иерархии находился ее защитник, тем лучше и надежней была защита. Когда моряк брал такую женщину себе, он давал ей возможность пользоваться его провизией, что спасало деньги капитана и судовладельца. Ли предположил, что некоторые такие союзы приводили к трагическим сценам, когда судно прибывало в американский порт и наступало время продажи невольников. Он сказал, что «женщины-негритянки, когда их забирали от моряков, с которыми они сожительствовали», иногда пробовали «броситься за борт или сбежать с судна» [341].
Нет оснований считать, что события, описанные Джоном Ньютоном, разрывавшие сердце капитана, меньше относятся к матросам. Скорее наоборот, это касалось их больше, потому что матросы были в ежедневном тесном контакте с невольниками, с которыми они разделяли жизнь от 2 до 10 месяцев рейса. Некоторые капитаны говорили о том, что необходимо ограничивать матросов и вмешиваться в процесс, в котором они сами занимали председательствующее место. Уильям Снелгрейв был уверен, что отчаянные восстания невольников были вызваны «плохим обращением с этими бедными людьми, пока их перевозили на наши плантации». В 1791 г. капитан Королевского флота Джон Сэмюэл Смит свидетельствовал, что у него была неприятность среди матросов на работорговом флоте, потому что они были так больны, что стали представлять угрозу заразить других мужчин на борту его судна. Но те двое, на которых он сумел надавить, «оказались такими жестокими, бесчеловечными молодцами, что мы были вынуждены прогнать их с корабля, хотя они и были хорошими моряками» [342].
Список погибших
Вдоль всего побережья Западной Африки моряки сталкивались с барьерным коралловым рифом необычного вида. Он состоял из микроорганизмов и был поэтому крайне патогенным, что сделало этот район могилой для «белых людей». Половина европейцев, которые путешествовали к Западной Африке в XVIII столетии, большей частью это были именно моряки, умерли в течение года. Первыми причинами высокой смертности были «лихорадки» — малярия и желтая лихорадка, которую переносят как москиты, оказавшиеся на борту судна, так и насекомые, которые размножались в стоячей воде внизу корпуса судна. Другими причинами смерти были дизентерия, оспа, несчастные случаи, убийства и иногда цинга.
Частые болезни (при отсутствии должного ухода), вместе с тяжелой работой и плохими условиями жизни (изнуряющим трудом, плохой пищей и жесткой дисциплиной), означали, что команда на борту работоргового судна часто умирала в еще больших пропорциях, чем невольники. Хотя бывало иначе, в зависимости от причин и периодов (больше во время плавания вдоль побережья и в начале рейса) и с вариациями в зависимости от африканского региона: Золотой берег был сравнительно здоровым местом, бухты Бенин и Биафра — более смертоносными.
Изучая высокий уровень смертности среди членов команд на 350 бристольских и ливерпульских работорговых судах между 1784 и 1790 гг., комитет палаты общин нашел, что умерло 21,6% моряков, что соответствовало численности, указанной Томасом Кларксоном, и совпадает с современными исследованиями. Примерно 20 тыс. британских моряков умерли между 1780 и 1807 гг. Для моряков и африканских невольников, живущих в течение нескольких месяцев на борту рабского судна, это путешествие было само по себе борьбой за жизнь [343].
История работорговли полна ужасных историй о смертях членов команды в результате болезней, когда рейсы заканчивались крахом. Один капитан в 1721 г. назвал своих больных моряков «ходячими призраками». В судовом журнале следующего столетия есть запись о моряках, которые напоминали «воскресших мертвецов». Чаще всего это было результатом болезней, а не сопротивления. Капитан Дэвид Харрисон принес новости в Провиденс, Род-Айленд, в 1770 г. с реки Гамбия, где «целая команда» брига «Элизабет» умерла, оставив стоять на якоре корабль-призрак. В 1796 г. капитан Кук из Балтимора «потерял все рабочие руки, кроме одного негра и мальчика». Иногда опустошались целые семьи моряков. Когда Иосиф Боуэн из Баррингтона, Род-Айленд, умер на побережье Африки в 1801 г., газета отметила, что его отец потерял в море пятерых сыновей за пять лет [344]. Свидетели имели в виду не только невольников, когда называли работорговые суда «морским лазаретом», местом, где люди страдали от всех видов смертельных болезней [345].
Жуткий портрет раненых и погибших рисуют ходатайства моряков или их семей перед Торговым обществом в Бристоле от имени мужчин, которые проводили на судах по пять или больше лет. Джон Филдинг заработал цингу, из-за которой он потерял пальцы на левой ноге. Бенджамин Уильямс страдал от язв на ногах, в итоге правую ногу ему ампутировали. У Уильяма Виктора были поломаны обе ноги, когда на него рухнула балка помещения для невольников, которое он строил на палубе для продажи рабов в Вирджинии. Джон Смит и Корнелиус Калаган «были охвачены депрессией из-за того, что восставшие невольники лишили их зрения». Тем, кого просто покалечили, еще повезло. Джон Гренвил умер после падения с главной палубы. Ричард Рат «утонул, когда каноэ перевернулось у побережья Африки», Уильям Девис и шесть остальных моряков утонули, когда перевернулся их баркас. Джеймс Хардинг был отравлен африканскими торговцами, а Джордж Хенкок был убит во время «восстания рабов» [346].
Условия на судах были настолько плохими, что моряки иногда совершали самоубийство, особенно когда их запугивали капитан или его помощник. Капитан Томас Такер так ужасно оскорбил повара Джона Банди, набросившись и нанеся ему удар в лицо, что жизнь бедного человека, как написал Силас Толд, «стала печальной». Когда он намекнул, что он выбросится за борт, его товарищи по плаванию попытались отговорить его, но однажды утром в восемь часов он все же «утопил себя в море». Томас Джульетт, пятнадцатилетний мальчик на борту «Брюса Грова», заявил после плохого обращения с ним помощником судна, что он «устал от такой жизни», и скоро исчез. Ирландский мальчик по имени Пэдди сделал то же самое на борту «Англичанина» в 1762 г.: ему угрожал помощник телесным наказанием за то, что он не вскипятил чайник вовремя, в итоге мальчик выпрыгнул за борт и утонул [347].
Физическое уменьшение численности команды, которое начиналось на побережье Африки, и рост смертности в течение Среднего пути создавали буквально фатальное противоречие: команда болела, слабела и умирала как раз в то время, когда на судно попадало большее количество невольников. На борту оставалось слишком мало рабочих рук, чтобы плыть под парусом и принимать меры по предотвращению восстания рабов. Очевидец на борту работоргового корабля писал: «Мы скрываем смерть моряков от негров, выбрасывая тела за борт по ночам, чтобы не дать им искушения поднять восстание, видя, что среди нас так много заболевших и умерших и нас теперь осталось всего 12 человек». Кроме того, одним из преимуществ баррикады было то, что рабы не видели, что происходило за ней, и, таким образом, не могли понять, сколько моряков были еще живы и работали на той стороне [348].
Когда матрос умирал, проходила простая церемония похорон, потому что они были «простыми людьми», ради которых никто не заботился о сложных ритуалах. Если это происходило на побережье Африки, капитан обычно предпринимал некоторые усилия, чтобы захоронить тело на берегу (в торговом порту Бонни, например, было специальное место на реке для погребения моряков). Если это происходило в море, труп зашивали в мешковину или старую парусину и выбрасывали вниз с привязанным к ногам пушечным ядром, чтобы тело утонуло. Но даже это скромное погребение ожидала опасность, главным образом со стороны акул, которые, как было известно, разрывали труп на части прежде, чем он опускался на дно. Много моряков окончили свой путь не просто в безымянной могиле, но став «пищей для рыб». Это был позорный конец жизни [349].