Женщина продолжала кричать, а к ней со всех сторон с руганью и проклятиями бежала разъяренная пьяная толпа. Танцовщицы и музыкантши в страхе разбежались, побросав инструменты, которые тут же были безжалостно растоптаны.

Вдруг над всей этой пугающей неразберихой взвился чей-то звучный голос:

— Надо ее ослепить в отместку за беднягу Нуфера!

— Да, надо выжечь ей глаза! — взвыли сотни голосов. — Раскалите какую-нибудь железяку! Пусть лучше пожелает нам удачи!

— И покажет, где сокровище! — раздался тот же голос.

Услышав такие слова, Миринри рванулся вперед и выхватил у одного из эфиопов бронзовую секиру. Сильной рукой он, как былинку, поднял вверх тяжелое оружие и, прежде чем Ата и Унис успели его удержать, бросился на пьяных, крича на ходу:

— Остановитесь, презренные! Остановитесь, иначе всех уложу!

— Миринри! — крикнул Унис.

Но юноша не услышал голоса человека, который его вырастил и был ему как второй отец. Левой рукой он с геркулесовой мощью раскидывал пьяных, а правой крутил над головой секиру, угрожая опустить ее на чью-нибудь голову. А тем временем в гуще толпы раздавался все тот же отчаянно звонкий женский голос:

— Вместилище огня! Душа лесов! Светоч сумрака! Дух ночи! Откройся мне и прокляни всех этих негодяев! Ампе́, Мирипе́, Ма, Тейбо Вуворе, к вам взываю!

— Давайте-ка за ним! — быстро сказал Ата, повернувшись к эфиопам. — Держите оружие наготове и, если начнут сопротивляться, не щадите никого.

— Оружие! — властно потребовал Унис. — У меня еще крепкая рука!

Ата выхватил из-за пояса один из двух медных кинжалов с широким и очень острым лезвием и протянул ему.

— Вперед! — скомандовал он сразу.

Миринри пробивал себе дорогу в толпе. Он был похож на Геркулеса или, скорее, на разъяренного льва.

— Расступись! — кричал он. — Горе тому, кто тронет эту женщину!

Эфиопы уже спешили ему на подмогу. Все как на подбор крепкие, мускулистые, они имели явный перевес над египетскими матросами и рыбаками, которые еле держались на ногах от выпитого вина. Они мощным клином шли сквозь толпу, а пьяная компания, опомнившись от первого испуга, пыталась зажать Миринри и не давала ему пройти к девушке, которая продолжала звать на помощь всех подземных богов. Эфиопам удалось наконец сильным рывком смять пьяную орду и отбросить ее к пальмовой роще, окружавшей место праздника.

Девушка осталась одна, и теперь Миринри смог к ней подойти. Она была необыкновенно хороша, с прекрасным телом, с гривой длинных черных волос, рассыпанных по плечам, а не заплетенных в замысловатые косы, как у женщин Нижнего Египта. Глаза ее сверкали каким-то странным огнем, пронизывающим, как острие меча. Ее лицо отличала дивная чистота линий, а на коже необычного цвета, сравнимого разве что с позолоченной бронзой, играли розоватые отблески, и все это вместе производило неизгладимое впечатление. Грудь ее прикрывали золоченые металлические чашечки, талию перехватывал разноцветный пояс с серебряным шитьем, завязанный спереди узлом, так что концы его свешивались до земли. Короткий калазирис в белую, голубую и красную полоску был сшит из трех полотнищ, и среднее из них острым мысом доходило до колен. Босые ноги унизывали золотые кольца с тонкой резьбой и с крупными изумрудами. На руках тоже красовались богатые браслеты, а на грудь спадало роскошное ожерелье из бирюзы, которому позавидовала бы сама жена фараона.

— Кто ты? — спросил Миринри, пораженный колдовской красотой девушки, а особенно необычным блеском черных глаз.

— Колдунья Нефер, — ответила девушка, пронзив фараона взглядом.