— Кто тут работал? — спросил он.

— Фарид Мурадинов арматуру варил, недоглядел. Долбить придется.

Подняли на ноги всех. Всю ночь, до утра, с помощью бульдозеров, домкратов, кранов выправляли стену. Утром в вагончике, развешивая над железной печкой мокрый насквозь пиджак, Сафаров сказал Чоры Бабаеву:

— Твое счастье, что мороз не успел бетон схватить. А выговор тебе мы объявим.

— За что?

— За халатность.

Зачем нам дают выговоры? Только ли в наказание? Или в назидание, чтоб, став после этого лучше, мы стремились еще к лучшему?..

Через два дня Эркин попросил у Сафарова рекомендацию в партию. Тот отказал, объяснив, что в случае со стенкой и его, прораба, вина. Эркин обиделся...

Его самые близкие друзья Чоры и Эркин. Вместе строили другие станции, хлебнули песка по самые глаза на Хамзе-I. А вот приходится поступать так и только так. И, раздумывая над этим, Сафаров понял, что и волнения, и песчаные бури, и пекло — это и есть его настоящая жизнь. Иной она быть не может. Да он и не мыслит ее иначе. Завтра снова будут сомнения, неудачи, бессонные ночи, сложности взаимоотношений, ругань с прорабами, но он уже не может без этого. И случись: уйдет все это из его жизни — что он будет делать?

Ветер дул из пустыни, мельчайшая пыль плотно обволакивала, тонкой пленкой покрывала тело, скрипела на зубах, забивалась в волосы. Белое солнце висело в небе, похожее на стершуюся серебряную монету. Термометр показывал пятьдесят градусов жары. Ребята, ради интереса, пекли яйца в песке.

Всем им было трудно в те дни. Но, если они вышли с честью из испытаний, в этом немалая заслуга Виктора Григорьевича Духанина, который руководил работами.

Старый строитель, опытный инженер, человек немногословный, он умел без крика, без шума сдерживать горячего Сафарова, подбодрить неуверенного Эркина, дать добрый совет всякому, кто к нему придет. Потому в трудную минуту тянутся к нему люди. И Сафаров — больше всех. В твердости Духанина черпал он свои силы.

Ближе к пуску все жарче становилось. Сроки поджимали, из обкома звонили без конца. Сафаров дни и ночи мотался по стройке в своем просоленном пиджаке, с почерневшим, обожженным на солнце лицом. Да и кто в те дни был спокоен. Перед пуском, как на грех, — самое пекло и бешеный ветер. Блок надо кончать, а подавать раствор наверх нельзя. Под порывами ветра кран раскачивает стрелой, как верблюд головой. И глядя на него, с тоской сокрушается, шевеля потрескавшимися губами, Сафаров:

— Тянем дело.

Пришел в вагончик с гудящей от зноя головой, сел к столу, скрипнул зубами так, что песок захрустел. Что делать? Был бы крановщиком, сам бы полез в кабину. И тут зычный, на всю стройку, голос из громкоговорителя:

— На бетонном! Где раствор?

Это ж Лёха, отчаянный Лёха полез на кран в такой ветер. Сафаров схватил микрофон, хотел закричать: «Лёха, немедленно вниз». Хотел крикнуть, а голоса нет, во рту пересохло.

Уже позже, встретив Алексея в столовой, грубовато сказал:

— Чего полез на кран?

Лёха блеснул глазами: