— А это не по пути. И в Одессе он, может, нужнее.

Николай Степанов, который слышал эти разговоры множество раз и которому все это уже порядочно надоело, сказал:

— Хватит вам. Пошли.

И взял в руки метлу. Не «козла» же забивать всю смену.

Они вышли в ночь. Самый молодой из них Дима Дмитриев, еще ни к чему не привыкший, мел и недоумевал: «Ну хорошо, диспетчер, или там дежурный по станции? А чего же бригадир Прикня себе думает?»

Мимо молчаливых кранов, задравших высоко в небо тонкие шеи, Прикня пошел по путям на станцию Рига — Краста. Он в душе надеялся добыть порожняк. Поговорит с Ковалевым. Пусть службист, но человек все-таки. Конечно, Прикня понимает Ковалева — если тот не додаст порожняка по графику на регулировку — не будет премии. Ну и мы который день причал метем, тут не только премии — зарплату на копейки станешь считать. А люди, а слава и авторитет бригады? Ведь он, Петр Прикня, сколько лет в ней, рядом с этими людьми.

Он недавно был на Кубе — ездил обучать там молодых докеров. Как-то сидели с молодым парнем — кубинцем в кабине крана, весь порт оттуда как на ладони, и парень, показывая вниз, сказал: вот, мол, отца у меня нет, погиб при штурме Монкадо, так мне теперь порт этот, как родной отец.

Прикня неожиданно вспомнил и удивился совпадению. Когда в пятидесятые годы он стал работать в Рижском порту, его наставник Михаил Перец, человек неразговорчивый, грубоватый, в первый же день спросил:

— С отцом живешь?

— Нет, я в общежитии.

Михаил помолчал.

— Так. Ну вот тебе отец родной.

И показал глазами на порт. Поменьше он тогда был и поскромнее. Это нынче вон: семь миллионов тонн грузов за год переработали. Позже Прикня быстро прижился в бригаде докеров. Медленно, но верно они шли к успеху. По примеру других каждый освоил по несколько профессий, бригада стала комплексной. А главное — люди какие. Тот же Игнат Теленко — Прикня его позже заметил. Как-то знакомая девушка, узнав, что Петр работает на угольном причале, покривилась: черная работа. Петру так это обидно стало, хотел уйти из бригады, а Игнат Михайлович, выслушав, легко сказал: «Уголь, он не грязный. Он просто черный». Петро сам потом, раздумывая над этим, утвердился в мысли: «А куда же без угля-то? Это как без хлеба».

Когда в семьдесят шестом стал Прикня бригадиром, как его поддержали «старики», те, что с первого дня в бригаде: Анастас Беляев, солидный, основательный. А еще — Федор Лаврентик, Антон Шанис. Ну работали! За смену загружали шестьдесят пять вагонов с зерном. А подъездной путь короткий. Бывало, что забьют путь, звонят на Рига — Краста диспетчеру:

— Выбирайте товарняк!

— Что, уже загрузили? — не верят на станции.

И вроде бы порожняка в ту пору было больше, и бригада та же. Да, конечно же, разросся Рижский порт. Ему тесно, он шагнул уже дальше в залив, на острове Кундзиньсала сооружен глубоководный причал, на нем современный терминал. А железнодорожная веточка одна. Все та же, что и много лет назад.

Та самая, по которой идет ночью Петр Прикня «выбивать» порожняк для своей бригады. Ветер ударил с такой силой, что качавшаяся на столбе лампа лопнула с грохотом, и осколки посыпались на Прикню. Он приостановился, укрывшись за вагоном, подумал — может, вернуться, может, по-старому. «По-старому» это значит с составителем поговорить по душам... Да, дело прошлое, а бывало вот так сидят без вагонов, а судно под разгрузкой, и за простой, скажем, «иностранца» это ж золотом платить надо. И опять же, люди в бригаде живые. И работать хотят, и заработать тоже. Идет Прикня, или тот же солидный Лаврентик, ищет составителя:

— Подбрось десяток вагонов!

Если попадется Кабаков — был такой — пиши пропало. Наобещает и не сделает. «Негосударственный человек, — говорит о нем Златеско. — Мы ж не для себя лично, чтоб судно не простаивало под погрузкой». Ну, а другой — подбросит. Правда, пока разберутся и в порту, и на станции — вагоны уже загружены. Влетит, конечно, кому надо. Не начальнику станции, нет, составителю.