Барселона в 1790-е годы переживала упадок, но в конце концов выправилась. Хотя наполеоновские войны 1808–1814 годов (так называемые Полуостровные войны) разрушили фабрики, а рабочих ввергли в нужду, большинство мануфактур выжили в эту годину бедствий. Еще одна перемена имела большое значение для барселонских рабочих — цеховая система не выдержала индустриального капитализма. «Новый план» Филиппа V лишил цеха политического влияния. Тем не менее они по-прежнему представляли интересы рабочих до последних десятилетий XVIII века, пусть и символически. В конце концов цеха были упразднены проголосовавшими либеральными депутатами Кадисских кортесов в 1812 году. В век пара и массового производства цеха перестали выполнять свои функции. Но, с другой стороны, рабочий класс Барселоны лишился защиты: цеха устарели, а профсоюзы тогда были совершенно немыслимы.
У самой береговой линии стояло два символа послевоенного процветания. Первым была перестроенная биржа, чье средневековое ядро между 1764 и 1802 годами обрело неоклассическую оболочку, с тосканскими колоннами, спроектированными Жоаном Солером. Это дало тысячи футов пространства для нового здания
Эти новые сооружения рядом с портом сигнализировали о глубоких изменениях в характере города, о рождении рационального урбанизма — продукта просвещения. Отныне в градостроительстве будет нарастать стремление к четкости, порядку, функциональной планировке. Такой новый взгляд на город распространился к тому времени по всей Европе. Город выстраивался в уме, рассматривался как бы сверху. Создавался абстрактный общий план, отдельные элементы которого потом можно было выправить. Частично такой подход объяснялся нуждами топографов и военных инженеров, подобных, например, Серменьо, понимавших размеры, уклон, расстояние как очень точные величины. В более общем смысле это было стремление к обобщению и абстракции. Никому, кроме Господа Бога, не дано увидеть Барселону (или любой другой город) сверху. План города, начерченный на бумаге, не соответствовал человеческому восприятию — тому, что видит человек с высоты своего роста. Но такой план мог дать гораздо больше информации о физическом облике города.
До начала XVIII века читателю книги, например, город показывали в виде топографической карты. Она давала общее представление, но сообщала очень немного. Во всяком случае, было непонятно, как в действительности выглядит эта местность. Зато план, при всей своей абстрактности, позволял представить город как целостную систему. Присущая всякому рисунку пластичность давала возможность наметить возможные изменения. Но если что-то увидено глазами Бога, то всякий, вносящий коррективы, и будет богом: штрих карандашом — и нет квартала, а по линейке можно провести прямой проспект через лабиринт старых улочек и переулков. Целые жилые дома с людьми можно отсюда выкорчевать, а туда пересадить. На плане проступали пока скрытые, потайные узоры. Первым памятником такого подхода к градостроительству в Барселоне является скромная Барселонета, а настоящим его триумфом — Рамблас, которая для Барселоны стала тем же, чем для Венеции площадь Сан-Марко или Риджент-стрит для Лондона. Прямая линия Рамблас несла четкий «месседж», тот же, которым руководствовался позже Осман, перекраивая Париж. Военный ум любит прямые линии — а Барселона была оккупированным городом. Не слишком удобно стрелять из пушки из-за угла или пустить конный наряд по кривым улочкам. Если Готический квартал был идеальным местом для партизанской войны (кожевенник с булыжником, плотник — с мушкетоном), то Рамблас символизировала власть армии.
На городском плане, опубликованном в 1740 году архитектором Франсеском Ренарт-и-Глоссасом, можно увидеть первый вариант Рамблас — широкую неровную улицу, которая, виляя, тянется через город на северо-восток, от порта до ворот в северной части новой стены Филиппа V. Изгибы объясняются тем, что улица шла параллельно старой, средневековой стене, построенной Жауме I в ХШ веке.
К концу XVIII века эта водная артерия уже так забилась отбросами и нечистотами, что ее с трудом можно было назвать рекой. Когда идет сильный дождь, Кагаллель и сейчас поднимается к решеткам домов нижней Рамблас. Вот названия частей Рамблас, если идти от порта: Рамбла де Санта-Моника, Рамбла дельс Капусинс, Рамбла де Сант-Хосеп, Рамбла дельс Эстудис — имена монастыря, церкви, здания, через которые проходила удлинявшаяся улица. Монастыри и церкви начиная с XV века строились за крепостной стеной, между городом и сельской местностью, на дальнем конце Кагаллеля, известном под именем Раваль. Это были предвестники западных окраин Барселоны, и к концу XVII века Рамблас рассматривалась как подступы к ним.
Тот факт, что Рамблас сохранила очертания средневековой границы города, объясняет странное зрелище, которое теперь являет собою рынок Бокерия (Рамблас, 85–89). Рынок за средневековой стеной всегда был местом встречи городских покупателей и сельских продавцов, привозивших продукцию своих хозяйств и виноградников на запряженных осликами повозках. После 1720-х годов западное пространство между новыми и старыми стенами быстро заполнилось сетью узких улочек с многоквартирными домами, но рынок не сместился к новому краю города, он остался там, где был, и продавцам становилось все труднее добраться до него, зато, благодаря растущей популярности Рамблас, легче стало покупателям.
В 1775 году началось разрушение стены Жауме I, она к тому времени уже обветшала, стала городской древностью, новые дома лепились к ней, как ракушки к днищу старого корабля. В 1776 году военный инженер Серменьо, закончив Барселонету, взялся за превращение русла реки в улицу. Результат можно увидеть на плане, а также прочесть о нем в книге «Живописное и историческое путешествие по Испании» (1812) Александра Лабора. Новая улица прорезала город, прямая, как балка, усыпанная заклепками — участками, засаженными деревьями в два ряда. Эти деревья были предшественниками благородных платанов, затеняющих Рамблас сегодня. Зеленые насаждения, замечает Лабор, пошли на пользу Рамблас, где всегда «было полно народу, очень болезненного», задыхавшегося от пыли летом и хлюпавшего по грязи зимой.
К тому времени, однако, вдоль Рамблас начали строиться дворцы. Один из них был фактически уже почти закончен — Палау де ла Виррейна (Рамблас, 99), названный так в честь вдовы свирепого и жадного офицера Мануэля д"Амат-и-де Жуньента (1707–1782), младшего сына первого маркиза Кастельбелла.
За верную службу королю Филиппу в итальянских кампаниях д"Амат в 1755 году получил лакомый кусок — должность генерал-капитана Чили. А в 1761 году он стал вицекоролем Перу и единолично контролировал перуанские ресурсы, в том числе самое крупное из известных месторождений серебра — в Потоси.
Любому человеку, а каталонцу особенно, надо было иметь свинцовое сердце, чтобы отказаться от этих даров Перу. Вице-королю все было позволено. Он пользовался своим положением десять лет, а в 1771 году, чувствуя, что пора выйти в отставку, отправил в Барселону несколько эскизов дворца поистине эпических пропорций — в два раза больше, чем тот, который ему потом построили на Рамблас. Выбранный им архитектор Хосеп Аусиг и скульптор Карлес Грау сумели уменьшить проект до нынешних размеров. Должно быть, это потребовало от них большого такта — непросто было сладить с амбициозным вице-королем. Дворец был уже почти закончен, когда выяснилось, что фасад не согласуется с планом улицы, разработанным Серменьо. Сегодня здание все еще отстоит на тридцать футов от линии фасадов на Рамблас, таким образом обнаруживая свою непохожесть: мощный классический фасад с барочными деталями, такими как, например, карниз на тяжелых кронштейнах. Центральная арка впускает во внутренний дворик. Помещения в первом эт^е превращены в выставочные залы, дворец используется сейчас как культурный центр. Дальше посетителю хода нет. Но это небольшая потеря, так как все комнаты дворца постепенно лишились своего декора и остались одни стены. По общему мнению, в 1778 году, когда вице-король сюда въехал, комнаты были до изумления перегружены декором. Но недолго он наслаждался домом своей мечты. Он умер через четыре года, оставив эту глыбу — самый большой частный дом XVIII века в Барселоне — жене, Марии Франсеске Фиваллер. Мысль об одинокой вдове, которая бродит по огромному гулкому дому, по утопающим в роскоши комнатам, настолько тронула барселонцев, что они прозвали дом дворцом вице-королевы.
Д"Амат был первым из нуворишей, которых каталонцы стали называть indianos или, чуть вежливее, americanos. Это были те, кто сколотил себе состояния в американских колониях, сначала откровенным грабежом, позже — торговлей, и привез свои деньги обратно в Барселону. Немногие местные финансисты и чиновники в 1770-х годах могли построить себе богатые дома в Барселоне. Одним из них был вице-король Каталонии Франсиско Фернандес де Кордоба, герцог Сесса, для которого архитектор д"Амата Карлес Грау в 1772–1778 годах спроектировал не такой огромный, но тоже весьма впечатляющий дом, Палау Сесса-Ларрар (Каррер Ампль, 28 / Каррер де ла Мерсе, 15).
Через год-другой вовсю распространилась мода на неоклассическую простоту, и каталонские архитекторы с жаром ее восприняли. Лучшее здание такого типа на Рамблас — это четырехэтажная Каса Марш де Реус (Рамблас, 8), построенная около 1780 года для главы семьи Марш, крепкого клана деловых людей родом из Реуса, что неподалеку от Таррагоны. Архитектор Жоан Солер-и-Фанека предложил простой план — площадку с двориком в центре, садом и обычной главной лестницей в официальные комнаты
Дом Марш де Реус как бы установил эталон элегантности для жилого дома 1780-х годов на Рамблас, но его превзошел дом, построенный выше по улице (Рамблас, 118) — Палау Можа (1774–1790), спроектированный братьями Хосепом и Пау Мас-и-Дордал. Его длинный фасад, тянущийся вдоль Рамблас, оштукатуренный, оживляемый лишь минимальными призрачными линиями карнизов и пилястров, как бы приподнят сводчатой галереей на уровне первого этажа и завершается простым фронтоном наверху. Он все еще хранит следы охры, но снаружи нет и намека на роскошь внутренних интерьеров, например зала с потолками двойной высоты и огибающим балконом, украшенного фресками Эль Вигаты (Франсеска Пла, каталонского неоклассициста).
В XVIll веке «удельный вес» подобных дворцов в масштабах города был невелик. Барселонета представляла собой лишь полумеру. Двадцать пять акров дополнительного пространства не могли защитить от существенных социальных перемен — развития промышленности, увеличения количества мелких магазинчиков, числа ремесленников, роста населения. В 1717 году, когда возводились
Стиснутая стенами, Барселона не могла распространяться вширь. Ей позволено было расти только в высоту. В последней четверти XVIll века 80 процентов строительства в Барселоне состояло в превращении города в трущобы: пристраивали к старым зданиям новые этажи, мелко нарезали те, что уже имелись, чтобы увеличить количество комнат. В 1772 году всего 13 процентов жилых зданий достигало четырех и более этажей. К 1790-м годам их стало уже 72 процента. Бедняки Барселоны, обитая в этих домах, работая в темных подвалах, потребляя воду из колодцев, граничивших с выгребными ямами, периодически страдая от вспышек холеры и желтой лихорадки, жили в не лучших, а может быть, и худших санитарных условиях, чем жители Лондона или Парижа. Всеми этими причинами и объясняется постоянное недовольство и значительная нестабильность
Когда разразилась Великая французская революция, в Каталонии не нашлось крепкого буржуазного блока, готового повторить ее у себя на родине. Недостатка в недовольстве рабочих не было, но это недовольство могло спровоцировать разве что бунты, но не революцию. В 1789 году, том самом, когда в Париже разразилась революция, Барселона была слишком ослаблена хлебными бунтами,
В этой войне откроем мы все двери… В этой войне мы вернем себе торговые связи с Англией… Только войной, этим ужасным, но живительным оружием мы добудем себе право отказаться от нечестивого философствования и продажности, свойственных нашему образу жизни…
Общая ненависть каталонцев к французам, подогреваемая воспоминаниями об их «дезертирстве» в Войне за испанское наследство сто лет назад, явилась как бы репетицией сопротивления каталонцев в Полуостровной войне 1808–1814 годов, когда армия Наполеона — действуя в рамках франко-испанского альянса — оккупировала полуостров и посадила Жозефа Бонапарта на трон в Мадриде.