Каталонский моряк в каком-то смысле столь же провинциален, как любой фермер. Даже в 1900 году можно было встретить моряка, скажем, из Кадакеса, что рядом с французской границей, который несколько раз пересек Атлантику — дошел до Кубы, Венесуэлы и даже до Нью-Йорка — и тем не менее никогда не бывал в Барселоне. Ни рыбаки, ни моряки не интересовались политикой или общественной жизнью. В Средние века рыбаки, в отличие от крестьян и торговцев, не были представлены в Совете Ста. Они туда и не стремились. То, что творилось в море, занимало их куда больше, чем то, что происходило на суше. Жизнь в море, при том, что в каком-то смысле каждая лодка была своеобразным маленьким государством, представляла собой смесь абсолютизма и коммунизма, освященную традициями и не подлежащую изменениям. Абсолютизма — потому что слово шкипера в море было законом; коммунизма — потому что улов и прибыль в конце недели делились между членами команды поровну, хотя капитан забирал двойную долю, одну — себе, другая шла на содержание лодки и ее оснащение. Если на судне появлялся новенький, будь то даже сын капитана, два года он ходил в подмастерьях: первые шесть месяцев получал только четверть доли, следующие — половину; третьи — три четверти и наконец — полную оплату. Равноправие на судне соблюдалось и за едой. Отдельных тарелок не было. Каждый черпал своей ложкой из общего котла. Обычно лучшую рыбу команда оставляла себе, а прочее отправлялось на рынок. Это была весьма скромная компенсация за тяжелый труд, опасность и низкую оплату. Членов экипажа связывали примитивные коммунистические отношения: у них были общие чувства, общие враги и общий кормчий. Как сказано в популярном рефрене:

На борту обязательно держали кота — или котов, чем больше и чернее, тем лучше. Был такой обычай — заманивать их на борт рыбой, а потом отплывать вместе с ними. Самые лучшие коты были всегда ворованные, отсюда присказка:

По морским законам, собранным в «Llibre del Consolat de Mar» («Книге Морского совета»), владельца грузового судна подвергали наказанию, если он не мог предъявить кота, и судно объявлялось gastat per rates, «зараженным крысами», а команде полагалась компенсация. Единственным выходом для судовладельца было доказать, что на судне был кот, но он умер после отплытия. Что до его способностей к ловле мышей, та законом не определялась, что было очень мудро.

Судно со своими тросами, шкивами и прочей оснасткой было самой сложной машиной, какая только существовала в Средние века наряду с мельницей. Пословица гласит: «Per fer de mariner 1 moliner/ Cal molt saber» («Чтобы быть мельником и моряком, надо много знать»). А вот еще поговорка:

Кроме того, судно требовало постоянного ухода и ремонта. Считалось большой жертвой использовать лес от старой лодки для чего угодно, не связанного с морем, и gats del таг — «морские коты» (каталонский эквивалент «морских волков») обычно предпочитали сжечь свое судно, нежели позволить плотникам его расчленить:

Море было зоной предрассудков, как и суша. Никогда не ступай на берег с судна правой ногой — только левой. Возьми с собой кусочек коралла на счастье. Тунец выносит утопленников на берег и оставляет там, чтобы их похоронили. Кожа морской коровы, если ее натянуть на мачту, отводит молнию. Души пропавших без вести в море можно увидеть в сумерки на гигантской прозрачной каравелле, чей капитан-призрак командует, трубя в раковину, и эти мрачные позывные доносятся из-за горизонта и леденят кровь. Самое лучшее место и время, чтобы изловить сирену, — ночь святого Иоанна у Коста-Брава, и если удастся схватить ее покрывало, вам всегда будет сопутствовать удача и богатство. Если moixonet, чертик в обличье молочно-белой птички, поднимется из моря и сядет на снасти, весь год будет хороший улов. Никакие чары или заклинания не вызвали бы насмешки у моряков. Огромное количество отвращающих беду и пророческих заклинаний от Средних веков до начала ХХ века собрано в каталонском морском фольклоре. Были колдуны, так называемые cridavents (заклинатели ветров), которые могли среди полного штиля вдруг поднять ветер: некоторые кричали, другие пели, третьи размахивали шляпами, и многие рыболовные суда еще в 1860-х годах оснащались cordes de vent, «Ветряными канатами» — потемневшими от воды фалами с семью зарубками, которые забрасывали по дуге в том направлении, откуда ожидали ветра. Вариант — канат с семью узлами, в каждом из которых «был спрятан» ветер: капитан развязывал один из узлов и тем освобождал желаемый ветер. Предусмотрительный шкипер всегда брал с собой запасной канат, чтобы сразу не расходовать весь запас ветра на судне. Эти приспособления были очень дороги, их изготавливали колдуньи, и обычай существовал до 1820 года.

Самые худшие штормы в году, октябрьские и ноябрьские, были делом рук демонов. Чтобы пережить эти бури, требовались особые молитвы святому Франциску, чей веревочный кушак ассоциировался с канатами на судне и служил для отпугивания демонов моря. Или штормы вызывал огромный лев, живший в глубине, неподалеку от Майорки — «Voga de pressa, que el lleo dorm!» («Греби быстрее, пока лев спит!»).

Естественно, суеверия и вера перетекали друг в друга, и четкой границы между ними не существовало. Так было для моряков и рыбаков всей Европы. В Каталонии иногда «исповедовались» морю, бросая в него камушек за каждый из своих грехов; если вода оставалась спокойной, это означало прощение, а если погода портилась — наоборот. Некоторые бросали в воду двенадцать тыкв, которые обычно использовались как буйки, и пытались угадать будущее по тому, как они располагались на воде. Все знали: чтобы найти тело утопленника, надо взять panels d"ofegat или «хлеб утопленника» (буханку, испеченную в форме креста с отверстием для свечки и освященную в праздник святого Петра, покровителя рыбаков), вставить в отверстие зажженную свечу и пустить хлеб по воде. Пламя свечи (душа) погаснет, но хлеб (тело) поплывет туда, где лежит труп и станет качаться над ним, как буй. Каждая семья заготавливала таких хлебов столько, сколько в ней было моряков. Во время празднеств в день Петра священник держал крест над водой, не касаясь ее. Однако в некоторых местах (например, в Ситжесе) крест опускали в воду. Были еще и другие способы благословить воду. Изображения святых, вместе с разнообразными рыбами, кальмарами и креветками, составляли гирлянды, которые вешали на корабле (как на суше — связки фруктов и злаков), а нарисованные или вырезанные изображения Мадонны выносили из церквей и торжественно опускали в соленые волны. Братство рыбаков купило особые колокола для церквей: самый большой, под названием «La Pescadora» («Рыбачка») висел в церкви Санта-Мария дель Мар, и когда он звонил, это означало: «Рыбаки, пора в море!» Еще рыбаки белили колокольни и шпили, чтобы лучше видеть их издалека, с моря.

Если Петр заботился об улове, то святой Эльм, другой покровитель моряков, отвечал за оснастку судов и удачу. Он являлся в виде «огней святого Эльма» — статическое электричество вызывало свечение на мачте во время шторма. День этого святого отмечали 14 апреля играми и ритуалами. Наиболее популярен был горизонтальный вариант смазанного жиром шеста: мачту, хорошо натертую жиром, клали как мост между двумя стоявшими на якоре судами, и первый, кому удавалось перейти по ней с одного судна на другое, получал приз. В день святого Эльма бывалые моряки выставляли пинии в горшках на палубах судов, выстроенных у берега. Но самым главным событием всегда считалась процессия к колодцу Св. Эльма, источнику пресной воды, находившемуся у Морских ворот, там, где сейчас Мореходная школа. Каждый год священники из церкви Санта-Мария дель Мар спускались к источнику, чтобы его освятить. Торжественные процессии шли туда из других церквей, из монастыря Св. Клары в квартале Рибера, чтобы поклониться воде святого Эльма. (В XVIII веке, когда монастырь по приказу Филиппа V разрушили, чтобы построить Сьюта-делла, культ переместился в церковь Сант-Микеле во вновь созданном приходе Барселонета.) Когда процессия подходила к колодцу, моряки набирали во фляги чудодейственную воду и брызгали ею на лодки и снасти веточками розмарина. Этот обычай зародился в XIII веке и просуществовал шестьсот лет. В 1850 году он сошел на нет из-за либерального скептицизма.

Третьей главной святой моряков вообще и барселонских в особенности была Евлалия. Чтобы в рыбной ловле сопутствовала удача, рекомендовалось тринадцать раз, тринадцать пятниц подряд, посещать ее гробницу в кафедральном соборе. А если потом еще преклонить колена перед моделью военного галеона, висящего под куполом часовни Христа при Лепанто (часовни со скульптурой Спасителя, которую дон Хуан Австрийский в свое время поставил на флагманском корабле), и заметить, куда направлен нос корабля, то точно узнаешь, в какую сторону плыть. Позже духовенство все испортило, подвесив маленький галеон не на одной, а на двух цепях, так что нос его с тех пор всегда смотрел в одну сторону.

Иисуса, святых и Мадонну следовало призывать в трудные моменты жизни. «Если хочешь научиться молиться, научись ходить в море». В барселонских церквях с видом на море, особенно в Санта-Мария дель Мар, висело множество приношений моряков, каждое приношение было обетом, и почти все «сгорело» в антиклерикальном пожаре, охватившем Барселону между 1835-м, годом пожара в монастыре, и вспышкой гражданской войны в 1936 году. Если дела были действительно плохи, а капитан не женат, он мог в качестве последнего средства громко дать обет Господу в присутствии команда, что, ступив на землю, женится на первой встречной женщине, какой бы она ни оказалась — пусть старой, некрасивой или бедной. Так что после шторма многочисленные старые девы и вдовы прогуливались у берега, поджидая прихода судов. Женщины собирались на улице, отходящей от Пласа де лес Оллес, которая стала известна как Каррер де лес Дамес (улица Дам).

Отношение женщин к мореплаванию было сложным. Море часто делало их вдовами, оно было властной и требовательной возлюбленной, которая не отпускала мужчин неделями и месяцами, предоставляя женам бояться и беспокоиться. Если верить фольклору, судьба моряцких жен была незавидной:

Но, разумеется, были и другие мнения на этот счет:

Море ревниво, и не дай Бог женщине ступить на борт: «La mar i la dona / no sоп cosa bona» («От женщины в море одно лишь горе»). С другой стороны, морю иногда случалось признать в женщине сестру и проявить то, что спустя пятьсот лет будет названо гендерной солидарностью: «La mar es posa bona / si veu el cony d"una dona» («Стоит бабе задрать подол — и не будет на море волн»). Так что женам моряков и их возлюбленным случалось показывать морю свои прелести — на счастье. Но горе, если женщина помочится в волны, — это принесет свирепые бури!

Фольклор и обычаи меняются очень медленно, они устойчивы и долговечны. Политика развивается быстрее. Барселона прожила XV век злобным инвалидом, который и ходить не может, и лечь отказывается.

Последним представителем барселонского королевского дома на троне Каталонии и Арагона был Марти I Человеколюбивый, скончавшийся в 1410 году и не оставивший законного наследника. Попытки найти такового предпринимал претендент на папский престол антипапа Бенедикт XIll, отвергнутый большей частью христианской Европы и все же принятый Арагоном. Он созвал конклав. После долгих обсуждений шести кандидатов конклав наконец выбрал кастильца, которому надлежало отдать арагонскую корону. Им стал Фердинанд де Антекера (1380–1416), сын Хуана I Кастильского и Алиеноры Арагонской. Кое-кто из барселонской знати его поддерживал, но исход выборов был предрешен. Они вошли в историю как «Компромисс в Каспе», по названию города, где заседал антипапский комитет. Отныне королевством Арагонским и Каталонским правили кастильцы.

Смертоносные эпидемии чумы, застой в сельском хозяйстве, крах банков — все это привело Арагон к бедности и бессилию, при том что доходы Кастилии возросли. Чума в XV веке возвращалась снова и снова, и к 1497 году население Каталонии, которое колебалось от 600 000 в 1350 году до 430 ООО человек в 1365 году, снизилось до 278 000 человек. Все, что когда-то называлось средиземноморской империей, теперь превратилось в фантом. В торговле Генуя побивала барселонских купцов как в восточном, так и в западном Средиземноморье. Альфонсо IV Каталонский (13961458) подражал своим предшественникам в стремлении завоевать имперскую славу. Ему удалось захватить Неаполь и даже утвердиться там и объявить себя хозяином Средиземноморья. Но при этом он не был хозяином Каталонии и Арагона, а то чувство тесной связи монарха и народа, на котором держалось столь многое, умерло еще раньше.