VI

Gremis, или цеха, были ядром средневековой экономики Барселоны, стержнем, вокруг которого вертелся производственный процесс. Не будучи членом того или иного цеха, ни один человек не мог заниматься ремеслом. Быть menestral, то есть квалифицированным ремесленником, вне цеховой системы было немыслимо. Средневековые цеха по всей Европе определяли права рабочих, следили за их обучением, осуществляли контроль качества их работы и устанавливали цены. Идея безликости средневекового ремесленника — скорее сантимент XIX века, чем реальность XV. Хорошие работники знали себе цену, и цеха укрепляли их уверенность в себе. Но влияние цехов выходило далеко за пределы трудовой сферы. Они могли выговорить привилегии у монарха, участвовать в написании городских законов и даже в кризисные времена организовать защиту — зачатки народного ополчения пошли из цехов и управлялись их чиновниками.

Средневековые цеха для нас — нечто странное и непонятное, ведь сейчас мы не имеем никакого их эквивалента. Впрочем, все это было не таким уж странным. Попробуйте представить себе систему закрытых профсоюзов, наделенных почти военными полномочиями, нечто напоминающее мафию (понимающее себя «семьей»), связанное с церковью, кортесами, Советом Ста. Цеховая система была хитра, сильна, гибка и ревниво охраняла свои права и привилегии. Она просуществовала около шестисот лет, с XIll по середину XIX века, когда абстрактный капитал пришел на смену семейному делу, а фабричное производство начало теснить ручной труд.

Всё делалось вручную до конца XVIII века в маленьких мастерских. Иногда они были наполовину на улице. Обычно имелись один квалифицированный работник, mestre, и один-два подмастерья, aprenents. Эти маленькие ячейки часто «склеивались» друг с другом. Естественные взаимные симпатии между работниками, занимавшимися одним и тем же ремеслом, поддерживали своеобразный esprit de quartier (дух квартала). Свояк свояка видит издалека. Несколько мастеров могли, например, пользоваться одними и теми же инструментами. Если надо быстро купить планку каштанового дерева или моток ленты, то неплохо, когда поблизости есть другие плотники или обойщики. Красильщикам лучше селиться около воды; обувщикам — поблизости от кожевенников, и наоборот. И покупателю легче выбирать среди ремесленников, сосредоточенных в одном месте, чем нарезать круги по всему городу. Говорили, и вполне справедливо, что и слепой в Готическом квартале найдет дорогу по запаху и звуку, по жужжанию пилы и стуку молотка в руках медника, по запаху дубленой кожи, свежего сена от подсыхающего камыша у плетельщиков сандалий или по дыму из кузниц. Эти звуки и запахи служили уличными указателями, а концентрация работников одного профиля в одних и тех же местах создавала здоровую конкуренцию.

Цеха постепенно называли улицы города. И сегодня, гу-^ля по Готическому кварталу, читаешь эти названия: Агульерс (игольщики), Ботерс (бочары), Брокатерс (изготовители парчи), Кордерс (плетельщики канатов), Котонерс (ткачи хлопчатобумажных тканей), Дагериа (точильщики ножей), Эскудельерс (изготовители щитов), Эспасериа (кузнецы, кующие мечи), Фустериа (плотники), Миральерс (зеркальщики), Семолерес (макаронники), Видре (стекольщики) и многие другие. Средневековые цеха продолжают свое призрачное существование и в телефонной книге, так как наиболее распространенные каталонские фамилии — это цеховые имена, например Сабатер, что значит «башмачник».

Цеха понимали себя как семейные предприятия. Они группировались в братства, из которых тремя главными были elois, julians и estoves, названные так по именам их покрорителей, святых Элуа, Юлиана и Стефана. Братства выполняли функции страховых компаний. Они, например, оказывали помощь заболевшим ремесленникам или тем, кто по каким-то причинам лишился инструментов, или у кого сгорела лавка.

Цеха определяли отношения между подмастерьями и мастером, регулируя, какая одежда, еда и религиозное воспитание полагаются мальчику, какова должна быть продолжительность его работы у мастера и каковы формальные требования к его умениям. Распоряжения цеха следовало выполнять. Чтобы вступить в цех, подмастерье должен был пройти серьезный экзамен, который устраивался при всем честном народе. И никакого снисхождения. Либо выдержишь, либо провалишься. Фетишей вроде «самооценки» и «креативности», которые фигурируют в обучении сегодня, не было в лексиконе тогдашнего жюри. Цех был заинтересован в поддержании статуса, своего и своих членов, в сохранении достоинства ремесла. Прежде чем выпустить производителя на рынок, цех должен был убедиться, что его умения соответствуют высоким стандартам. «Дипломные проекты» учеников на получение этих «сертификатов» фиксировались в llibres depassantia, «экзаменационных книгах». Если вы хотели вступить, например, в цех златокузнецов, учрежденный в 1381 году и установивший свою экзаменационную систему в 1471 году, вы сначала должны были представить проект «изделия», чтобы приобрести статус мастера. Если экзаменаторы его одобряли, то можно было приступать к изготовлению вещи или нескольких ее вариантов. Например, цех живописцев требовал, чтобы потенциальный его член показал свое искусство, представив «две росписи по дереву, одну по слоновой кости, две по рогу, одну по серебру и три по панцирю черепахи».

Но цех не ограничивал свои интересы процедурой приема. Он строго следил за качеством материалов и работы каждого члена, посылал любопытных инспекторов, известных под именем veedores (надзиратели), удостовериться, что нет подмен или упрощения технологии. Если шкатулка или башмак, покрывало или горшок не отвечали положенным стандартам, проверяющие могли разбить или разорвать изделие на месте и обломки или обрывки бросить прямо на пол. Против такого публичного позора не было никакого средства.

Записи о корпоративной жизни ремесленников, llibres gremials, «цеховые книги», толстые тома, хранились в специальных коробках, изысканно украшенных, с соответствующими эмблемами, такими, например, как медный остроносый башмак для цеха башмачников. Эти книги — объекты почти священные. Они содержали записи о привилегиях, правах, правилах и членстве в каждом цехе.

Хотя цеха не являлись религиозными организациями, у них по двум причинам было весьма экзальтированное представление о своей значимости в религиозной жизни Барселоны. Первая причина: труд — одна из наиболее общих религиозных метафор. Рамон Льюль в своей «Книге созерцания Господа» нашел мистические метафоры жертвы Христовой в искусстве сапожников, кожевенников, цирюльников:

Мы видим, как сапожник берет кожу, растягивает ее, смазывает, размягчает. Потом мы видим, как он режет ее и сшивает. И я, Господи, внутренним зрением вижу, как Твоя кожа растягивалась на Кресте и омывалась кровью и водой, и рвалась, и была раздираема на куски. И не было никого, кто бы уврачевал и залечил Твои раны.

Вторая причина — та, что каждый цех имел связи с церковью, которая, и неслучайно, являлась главным заказчиком — из-за церковных ритуалов и культа святых покровителей. В музее города, помимо другого цехового имущества, хранятся бюсты святых Абдо и Сенена, а также фрагмент кости первого в роскошной раке из золота и хрусталя. Эти святые были покровителями цеха hortelanos, или «огородников». Знамена, мессы, шествия, обеты — все служило укреплению преданности каждого цеха своему святому и, следовательно, усилению чувства корпоративного единства. Святой Петр, конечно же, покровительствовал рыбакам. Кожевенники существовали под эгидой святого Иоанна Крестителя, который носил овечью шкуру. Укротители зверей и объездчики лошадей пользовались покровительством святого Антония, приручившего дикого медведя. Святая Евлалия, покровительница города, по сути дела, сама его и выстроила: каменотесы и каменщики находились в ее ведении, покровительство ее распространялось и на изготовителей жерновов для камня. Сам Иисус Христос, накормивший толпу двумя рыбами, присматривал за коптильщиками сельди. Врачи, хирурги, цирюльники «подчинялись» святым Косме и Дамиану. Законники имели целую армию небесных защитников: Ив, Раймон де Пеньяфорт, Андрей Авильский и Мадонна де ла Мерсе.

Самым важных из всех святых считался Илия. Он покровительствовал mestres d’obra negra, «мастерам черной работы» — кузнецам. Кузнецы очень гордились своим ремеслом, и не напрасно: все остальные ремесленники зависели от выкованных ими инструментов, не говоря уже о государстве и рыцарстве. «Per les lletres un noi de baves; / per picar ferro, un home amb barbes» («Для чтения и письма — хнычущий мальчишка, для работы с железом — бородатый мужчина»). Кузнечное ремесло ассоциировалось с истоками Каталонии. Кузница и церковь — ее символы. А уж пиренейские деревни точно были сделаны из железа.

Прощай, Риполь, Между двумя ручьями: Половина жителей — возчики, Половина кует гвозди.

Илия был средневековым Джоном Генри[29], разъезжал на стальной колеснице, и его святость была метафорой его рабочего призвания. С ним произошла вполне естественная эволюция: «Святой Илия. когда был мал, был ребенком; в юности подмастерьем, потом — кузнецом, а когда возмужал — стал святым».

Традиция работы по металлу — в основе каталонской культуры. Во-первых, железо — все эти ключи, замки, задвижки, дверные петли, оружие — было символом извечного каталонского интереса к приобретению, хранению и защите. Барселона не являлась крупным центром обработки драгоценных металлов. Ее златокузнецы и серебряных дел мастера, хотя и умели создавать прекрасные, тончайшие изделия, никогда не достигали высот своих коллег в Италии, Англии, Франции (хотя в конце XIX века это отставание исчезло). Но нигде в Европе искусство создания выразительнейших произведений из кованого и сплавленного металла не поднималось на такую высоту, как в Барселоне XIVXIX веков. Кто посмотрит старую коллекцию металла в музее Фредерика Маре или удивительную коллекцию изделий, от железных подставок для дров и до рукоятей мечей и драконов с покрытыми шипами хвостами, собранную художником-модернистом Сантьяго Русиньолем в конце XIX века и выставленную в его частном музее в Ситжесе, тот поймет, как фантастически разнообразны формы ремесла и мастерства, если сама жизнь способствует их развитию, или, по крайней мере, не мешает. Видна истинная сущность материала: его податливость, упругость, вес, сила. Каталонские кузнецы творили за века до Хулио Гонсалеса, воспитанного в их традициях, привнесшего технологию сплава в формалистическую скульптуру, разработавшего в начале ХХ века синтаксис конструктивизма.

VII

За исключением кузнечного дела, все важнейшие занятия Барселоны были связаны с морем, с морской сущностью этого города. И следы этого сохранились в Драссанесе, на древних городских верфях, где теперь помещается Морской музей, замечательный как самим зданием, так и его содержимым. Это место у начала Рамблас дает ясное представление о том, как Барселона в последние пятьсот лет осваивала свою часть береговой линии. В XIV веке, когда верфи только что построили, стапели, с которых сходили готовые суда, стояли прямо в воде. Сегодня бывшие доки Драссанес окружены сушей и отстоят на сто ярдов от кромки воды.

Это самая совершенная верфь и, возможно, самое интересное индустриальное сооружение, сохранившееся со Средних веков, шедевр гражданского строительства. Строительство барселонских верфей начал в XIII веке Пер II Великий, а закончил (по крайней мере, в основном) примерно в 1378 году архитектор по имени Арнау Ферре, работавший для сына Пера II, Пера III Церемонного. Это были так называемые «Новые верфи», которые сменили старые и меньшие по размеру, построенные еще арабами примерно на том же месте. Для строительства большого судна нужно обширное закрытое пространство, и в Драссанес это учли: тут-множество длинных параллельных отсеков, огороженных кирпичными стенами с черепичными крышами, поддерживаемыми диафрагмальными арками. На каталонском побережье имелись и другие судовые верфи, в Сант-Фелиу-де Гишольс, Матаро, Бланесе и Аренис дель Мар, но ни одна из них не имела такого масштаба. Именно здесь, в этих строгих, плоских и внушительных интерьерах строились самые крупные суда в Средиземноморье. Копия одного из них, capitana, то есть флагмана, на котором дон Хуан Австрийский в 1571 году привел христиан к победе над турками при Лепанто, занимает целый отсек, верхняя палуба его почти задевает крышу. Это сверкающий барочный военный корабль, инкрустированный золотом и красным лаком, длиной 195 футов, водоизмещением 237 тонн, с пятьюдесятью восемью веслами, толстыми, как телеграфные столбы (каждое рассчитано на десятерых рабов).

Вокруг флагмана группируются суда помельче, «рабочие лошадки» каталонских прибрежных вод. Целая стая jabegas, или «шебек», расположилась под его вытянутым носом, а в других отсеках — семья рыболовецких судов, главные из которых, как повелось с XVI века, — llaut («яхта»). Llaut — широкое судно с треугольным парусом и наклонной мачтой, придающей ему некую неуклюжую целеустремленность. Кузены яхты, не превышающие двадцати футов в длину, а некоторые — не длиннее пятнадцати футов, — это драггеры, траулеры, дневные рыболовы.

Еще есть гребные шлюпки: от самой маленькой — hot (ялик) до тяжелой тридцатифутовой xavega, на которой гребли восемь человек и которая использовалась для вытягивания сетей. Она раскрашена в красный, белый и зеленый цвета, а борозды на ее планширах образовались от трения сетей.

Эти основные виды водного транспорта несли все тяготы каталонской морской жизни. Они служили скромным фоном открытиям и завоеваниям, которые символизирует бронзовая фигура Колумба напротив Драссанес. «Es necesario navegar, — дерзко заявляет выбитая надпись, — по es necesario vivir»: «Нужно плавать, а не жить». Храбрость выходящих в море — нерушимый компонент традиционного каталонского имиджа, вдохновлявший писателей на длинные дифирамбы. Жоан Амадее в своем огромном собрании каталонского фольклора писал:

В моряке есть благородство и высота, которые вызывают к нему живейшую симпатию. Чтобы заработать на хлеб насущный, моряку приходится каждодневно подвергать свою жизнь опасности. Куда бы ни направлялся, он бросается в бездонную пропасть, отдается на волю стихий, которые могут быть к нему благосклонны, а могут и разгневаться. Ступая на палубу своего судна, моряк никогда не уверен в том, что ему суждено сойти обратно на берег. Эта постоянная игра с жизнью и смертью придает ему величие, ставящее его выше всех окружающих.