Можно сказать, что отголоски незабываемых моментов зимнего праздника улавливались в колонии разве что еще по воскресеньям. В нашем клубе мы часто организовывали концерты, выступали на сцене, и это был отличный способ отвлечься. Во-первых, нам разрешалось вылезти из зеленых комбинезонов, застегнутых на все пуговицы, и переодеться в другую одежду. Персонал колонии называл ее гражданской, но нам больше нравилось именно слово «вольная». Можно было накраситься, как-то принарядиться. Во-вторых, мы очень ждали наших выступлений, так как действительно старались: танцевальные номера, например, репетировали по месяцу, а иногда даже по полтора-два. А также очень дорожили самим моментом икс, когда выходили в свет прожекторов. Казалось, что гормоны буквально вместе с нами пускались в пляс: то выброс адреналина, то всплеск эндорфина, то прилив серотонина!
Помню, какой восхитительный номер поставили под Майкла Джексона. Хорошая задумка, сложная хореография, да я бы и сейчас с удовольствием его пересмотрела, только записи хранятся, скорее всего, в тюрьме, а следовательно, их не достать. Единственный минус в воскресных мероприятиях – так называемая постконцертная депрессия. Вот ты уходишь со сцены, слышишь аплодисменты и овации, расплываешься в улыбке, пытаясь отдышаться после неплохой кардиотренировки, а потом… Смываешь макияж, снова натягиваешь тусклый страшный комбинезон, возвращаешься к прежней жизни, бьющей как обухом по голове.
Но я вас, скорее всего, удивлю, признавшись, что из мест не столь отдаленных вынесла только хорошее. Например, научилась писать. Пришлось, иначе как отправляла бы письма? Ох, никогда не забуду свой кошмарный почерк: долго, с трудом различала буквы, писала с ошибками, как первоклассница, печатными и только много позже прописными буквами. Мало-помалу училась также читать. Я вынесла из колонии только хорошее, несмотря на то что поначалу мне не светило УДО[11]: за один только первый год накопилось 120 нарушений. Так что внутренне я была готова, что сидеть придется от звонка до звонка. Как, впрочем, и к любым другим отягощающим обстоятельствам…
Нарушения режима и доносы
Любопытно, но, когда просили назвать срок отсидки (даты, когда села и когда выйду), я почему-то всегда запиналась на второй: подолгу пыталась вспомнить, когда же наступает свобода. В основном о таком спрашивали, когда вызывали на комиссию – выписывать штрафные санкции. В ней сидели члены воспитательного отдела и непосредственно начальник колонии, и сделать выговор могли абсолютно за разные вещи: за расстегнутую пуговицу на форме, за нелюбезное слово в их сторону и т. д. Грубо говоря, штрафную санкцию поймать – раз плюнуть, особенно если ты девочка с характером. А уж начни заключенная выделываться на ковре у комиссии или администрации, считай, прямо с этого места получала «счастливый» билет в ШИЗО[12].
Лично я попала туда всего раз, и это не камера-одиночка или, как иногда говорят, карцер, нет. Это абсолютно разные вещи. Но обо всем по порядку.
В штрафном изоляторе ты сидишь пять суток в мешковатой форме, на спине крупными буквами выведено «ШИЗО», и все эти дни нельзя курить, пить чай, выходить на улицу, даже спать – считайте, вообще ничего.
Только подъем в шесть утра, проверка, пересчет, досмотр комнаты (это, конечно, громко сказано: на деле-то всего лишь поднимали и осматривали кровати, пока ты стоишь лицом к стене), потом ее закрывают на замок. И все. Остаются только стол да две лавочки. Еще были книги – читай сколько хочешь, – но спать было нельзя. Иногда удавалось выловить момент, чтобы прикорнуть хотя бы на часок, но это было мучительно – спать, облокотившись на руки, лежащие на столе, весь день ничего не делать, только читать, щуря глаза. В определенной степени ничегонеделание было хуже, чем переработки на фабрике.
А если говорить непосредственно о карцере, да, это было отдельное помещение: для одного, двоих или трех человек. Поодиночке, правда, сажали совсем редко, но всякое бывало. Попасть туда можно было за что угодно: драку, наличие телефона, наркотики, пристрастие писать жалобы и докладывать на начальство. Теоретически написать донос на надзирателя никто не запрещал, только кто захочет это делать? В конце концов, далеко не каждый заключенный знает свои права, а если знает и начинает их качать, хуже делает только себе: надзирателей не затрудняло все вывернуть так, чтобы ты сначала попала в ШИЗО, а дальше в СУС[13] – место для самых злостных нарушителей. Передачки туда с воли сокращались с раза в неделю до раза в месяц, так же и со свиданиями: светили не раз в три месяца, а раз в полгода. Одним словом, ни в то ни в другое место лучше было не попадать.
Но бывали случаи, действительно заслуживающие доноса. Только опять же: хотелось ли себя лишний раз закапывать? Это сейчас я относительно свободно могу рассказать, что происходило, когда меня вызывал в кабинет тот же начальник отдела безопасности. «Ты красивая, Рада, все в жизни у тебя будет хорошо», – говорил с такими интонациями в голосе, что… звучало это далеко не как добродушное пожелание. От тонких намеков и кажущихся незначительными моментов дрожь била в руках и мурашки бежали по спине. Я-то наивно думала, он вызывал, чтобы задать какие-то вопросы, а вместо этого меня вынуждали настучать на администрацию, слить информацию про начальника отряда.
Но поразительнее всего были моменты, когда он просто внаглую говорил: «Расстегни верхнюю пуговицу, покажи грудь». Моментально включался страх, ошеломляло осознание, насколько я безвольный человек. Хотя при этом не сразу понимала, что со мной в том кабинете намеревались сделать, – настолько все было атрофировано в плане бытовой сексуальной грамотности. Но что было делать в той ситуации? «Расстегнуть пуговицу, показать ему грудь? А если отказать? Тогда точно рапорт напишет или, чего хуже, в ШИЗО отправит», – вот так хаотично прыгали мысли. Слава богу, чудом удалось себя быстро взять в руки и сказать: «Сейчас будет построение на проверку, мне пора идти». Начальник, видимо, понимал, что провернуть ничего не получится, и отпускал. Только потом разве что посреди ночи вызывали из администрации и выясняли, зачем я пытаюсь усидеть на двух стульях, что там со мной начальник отдела безопасности обсуждает. И вот опять: что надо было делать? Доложить на извращенца? Я ведь понимала, что между ними свои какие-то разборки постоянные. Помню, тогда уже просто заплакала от бессилия и взмолилась: «Дайте мне досидеть спокойно, мне осталось немного – всего 3,5 года». Встала со стула и ушла. Но все равно не раз приходилось терпеть моральное насилие. Тот неугомонный ведь мог выловить где-то, например когда я репетировала танец в клубе, и сказать: «Покажи грудь». Благо к тому моменту прибавилось смелости давать отпор.
Свидания
В тюрьме тем не менее было место и для взаимной любви. Раз в три месяца осужденным было положено свидание длительностью трое суток. Не то свидание, когда приезжают навестить родственники или мама с детьми, а в прямом смысле романтическое свидание, на которое разрешалось приехать жене к мужу или наоборот. Происходило примерно так: приезжает супруг (меня, кстати, Стас ни разу не навещал), и трое суток вы с ним находитесь в комнате, где помимо вас двоих только чайник да микроволновка. Так и проходят три дня – в замкнутом помещении наедине с возлюбленным. Некоторые девочки, естественно, после таких встреч выходили из «гнездышка» со слезами на глазах – тяжело было вновь расставаться с любимым.
Но даже больше трогали, до замираний сердца встречи с родителями. Вот мама привезла кому-то из девочек нижнее белье и пару-тройку других приятных мелочей, что невозможно было не умилиться бантику или котику на вещах – то единственное яркое, что дозволялось иметь. Ходишь в форме зеленого, синего или черного цвета круглый год, а тут маленькая радость, дорогие сердцу подарки.
Весточки с воли до меня долетали только от моей подруги Таньки – единственного человека, который не забывал меня все эти годы, писал письма, помогал во многом.
Я ждала от нее посылки с трепетом на душе и с таким же волнением стояла рядом с надзирателями, которые просматривали содержимое и решали, что можно отдать, а что нет. Бывало, отправит мне Танька духов, кремов, резинок для волос, еще чего, а надзирательница как начнет смотреть, так все бормочет себе под нос: «Это нельзя, это нельзя, это тоже нельзя…» Дай бог, вообще достанется пара-тройка подарков…
Принудительное ограничение женских радостей существенно сказалось на мне – после освобождения долго не могла остановить себя покупать всякие мелочи: косметику, украшения, одежду и обувь. Когда выбиралась в свет, надевала все лучшее сразу: со стороны казалось, наверное, что девушка немного того, но мне было до лампочки. В те моменты счастливее меня было не найти – плевать вообще, сочетались ли меж собой салатовые бусы и леопардовые серьги.
Любовь на «коне»
Но любовь залетала в колонию не только из внешнего мира: зарождалась она и внутри тюрьмы. Например, среди заключенных появился свой «мессенджер» с простеньким названием «Конь». Но куда проще была его суть: по факту, от окна до окна натягивалось подобие веревки – из колготок, простыней, носков, только что не трусов, хотя… Бог его знает.
Кто и как умудрялся такое провернуть и остаться незамеченным – до сих пор загадка. Изобретенный канал связи, то бишь самодельная веревка, могла тянуться через десятки окон, представляете? За это ей даже отдельное название присвоили, говорящее само за себя: дорога. По ней проходили письма и записки от отправителя к получателю. Но как? На каждом ее конце сидел обученный человек, который, собственно, перетягивал записки из одного окна в другое. Вот уж точно: кто хочет, тот всегда найдет.