Как издания книготорговцев и Франкфуртской книжной ярмаркой, так и каталоги аукционных домов, содержавшие объявления о новых и старых изданиях, в отличие от листовок, не были однодневной рекламой, но имели долговременное значение и влияние. Их хранили и к ним обращались продавцы и коллекционеры не только за сведениями о текущих продажах, но и как к справочникам – предшественникам того, что сегодня мы называем библиографиями: речь идет о списках книг, организованных по теме, дате публикации, категории или иному отличительному признаку, содержащему информацию об истории изданий, а иногда – биографии авторов, как это было в «Каталоге церковных писателей» Генри Киркстеда в XIV в. Диапазон и разнообразие каталогов, а также их повсеместное распространение по Европе обеспечили знакомство книжных торговцев и их клиентов со всеми видами систематизации. В 1494/1495 г. Иоганн Тритемий (1462–1516), аббат бенедиктинского монастыря в Шпонгейме в Рейнской области, составил «Книгу церковных писателей» (Liber de scriptoribus ecclesiasticis) и «Каталог прославленных людей Германии» (Catalogus illustrium virorum Germaniae), в которых в хронологическом порядке перечислены более 3000 авторов и названия их произведений в хронологическом порядке, к каталогам были прибавлены алфавитные указатели имен собственных[307].

Сочинения Тритемия оказали глубокое влияние: масштаб библиографии был гораздо большим, чем у книготорговых каталогов, которые включали только новые или доступные для покупки издания; библиография, кроме того, давала читателям представление о предмете в целом. В XVI в. появилось много подобных произведений, описывавших книги как на латыни, так и на новых языках: в 1548 г. вышла английская библиография, перечислившая всех британских писателей в хронологическом порядке; несколько лет спустя в Венеции была издана библиография книг на итальянском, в которой по алфавиту перечислялись имена авторов[308][309].

В Англии важной вехой послужил изданный книготорговцем Эндрю Маунселлом в 1595 г. «Каталог английских печатных книг». В нем он применил испытанный и проверенный способ организации – предметный, но с некоторыми усовершенствованиями: в частности, он использовал курсив для выделения имени каждого автора[310]. И вместо расстановки материала по алфавиту имен, стандартной практики на протяжении веков, Маунселл выбрал другой принцип:

Этот пассаж Маунселла становится прорывом в будущее. Принятое прежде расположение библиографии в алфавитном порядке личных имен имело свои основания. У многих людей не было фамилий, или же «фамилии», под которыми они были известны, были не фамилиями как таковыми, а названиями мест, часто – мест, где они родились. Отец английской библиографии Генри Киркстед был человеком по имени Генри, который приехал из Киркстеда (в то время писавшегося Kirkestede или Kerkestede) в Норфолке; Петр Ломбардский, автор знаменитых «Сентенций», родился недалеко от Ломбардии на северо-западе Италии. Хотя сегодня необходимость искать сведения о Фоме Аквинском под буквой Ф сбивает нас с толку, на самом деле отличить его от Фомы из Байё, Фомы Ирландского, Фомы Бекета или Фомы Кемпийского не сложнее, чем отличить Уильяма Смита, епископа Линкольнского, от Майлза Смита, епископа Глостерского, или Томаса Смита, епископа Карлайла. Выбор Маунселла в пользу фамилий стал признанием того, что, хотя некоторые фамилии все еще происходили от географических названий, были, по сути, отчествами или вариантами личных имен, все больше и больше людей, как Джон Сван, Джон Поттер и Томасе Габбин в цитате из Маунселла, начинали последовательно использовать имя и фамилию так, как это принято сегодня.

Маунселл также предугадал будущее, упоминая Гесснера среди «ученых» библиографов. Поскольку именно Конрад Гесснер (или Геснер, 1516–1565) принес в современный мир библиографию и алфавитный порядок. Родившийся в Цюрихе, Гесснер был врачом и натуралистом, и эти профессии косвенно предопределили его путь к созданию современной библиографии. В 1541/1542 г. Гесснер опубликовал два ботанических труда: краткий справочник о растениях, упоминаемых у классических авторов, с именным и предметным указателем; и каталог растений, включающий их названия на латинском, греческом, немецком и французском языках; в обеих книгах он неукоснительно придерживался совершенного алфавитного расположения. В 1545 г. вышла его «Универсальная библиотека» (Bibliotheca Universalis) – не просто каталог всех книг, которые Гесснер мог найти или изучить или о которых он хотя бы слышал, но попытка описания во всех возможных подробностях всех когда-либо существовавших литературных произведений. В итоге в опубликованных томах перечислено около 12 000 сочинений в алфавитном порядке по именам авторов[312].

Это была первая из запланированных трех частей; вторая, под названием «Пандекты» (Pandectae), вышла три года спустя[313]. Она служила гигантским предметным указателем к «Универсальной библиотеке», но этим ее значение не ограничивалось. Это был список тем и ключевых понятий, для которого – вместо того чтобы просто перечислять все в алфавитном порядке – Гесснер разработал подробную классификацию. На титульном листе он сообщил, что она «охватывает общие места и категории… всю философию и все дисциплины и области исследования»; «Пандекты» должны были служить указателем и вместе с тем предлагать программу чтения. Так, например, в томе по теологии имелись следующие разделы: «Комментаторы Библии», «Метафизика», «Этика», «Церковь», «Ересь», «История Церкви» и varia («Разное»). Каждый был затем разделен на подразделы: раздел «Разное» включал суммы, собрания общих мест, указатели и глоссарии; сентенции и дистинкции; собрания писем; и художественную литературу, в том числе сатиры. Все они также подразделялись далее. Гесснер использовал старые представления об энциклопедии, но вместо восстановления иерархического образа мира он составил картину, которая отвечала потребностям естествознания и освоения мира природы, представляя зачатки будущих научных систем классификации, подобных линнеевской (с. 238), которая должна была охватить весь природный мир. Но до этого будущего было еще далеко, поэтому в самом конце «Пандектов» Гесснер поместил алфавитный указатель всех имеющихся в нем заголовков: его предметный указатель нуждался в собственном указателе[314].

В разделе «О грамматике» давалось объяснение задач составления указателей: «В настоящее время общепризнано, – писал Гесснер, – что подробные и расположенные в строго алфавитном порядке указатели» стали «для ученых наибольшим удобством, уступающим [по значимости] только поистине боговдохновенному искусству издания книг с помощью подвижных литер», а книгам, имеющим указатель, «отдается заслуженное предпочтение». Уже здесь мы видим более сильное и ясное утверждение, чем во многих преамбулах к указателям, однако Гесснер пошел еще дальше. Почти тремя веками раньше Джованни Бальби в предисловии к «Католикону» старательно объяснял, как он располагал в нем каждое слово, обучая своих читателей – буква за буквой, – как искать нужные сведения в алфавитном порядке. Гесснер теперь давал инструкцию не по использованию указателей, но по их составлению – первое известное нам техническое объяснение такого рода. В прошлом многие владельцы книг обучались этим принципам в частном порядке или сами открывали их в процессе индексирования имевшихся у них рукописей. Теперь, в эпоху массового распространения печатных книг, ожидания читателей менялись. Спустя несколько лет после издания «Пандектов» Гесснер в пятитомной «Истории животных» (Historia animalium, 1551–1587) впервые попытался дать описание каждого известного животного, а также представить библиографию книг по естествознанию. В отличие от «Пандектов», структурированных по предметным категориям, здесь он полностью опирался на алфавитный порядок, «польза» которого, как он объяснил, состоит в том, что он позволяет «не читать [книгу] от начала до конца, что скорее утомительно, чем полезно, но обращаться к ней за справкой». Гесснер уже не рассматривал свое сочинение как энциклопедию в старом смысле слова – как зеркало мира: его энциклопедия становится современным справочным инструментом[315].

В то время как Гесснер разрабатывал способы пробираться сквозь множество книг в поисках надежных источников, книгопечатание и сами инструменты поиска, вопреки ожиданиям, делали книги менее авторитетными, чем прежде. Раньше информацию по определенным вопросам чаще всего читали отдельно, изолированно. Теперь, когда стало доступно гораздо больше книг, а также появились инструменты, позволяющие искать в них нужные сведения, можно было сопоставлять информацию по одному и тому же вопросу из разных книг, которые могли соглашаться, а могли и противоречить друг другу. Сама печать, с одной стороны, придавала тексту окончательный и неизменный вид, а с другой – поднимала вопрос об авторитетности сведений. Ранее для проверки правильности рукописной копии требовалось обратиться либо к оригинальной рукописи, либо к другой копии для сравнения. В результате более поздние переписчики часто добавляли заметки на полях, в которых сравнивали одну рукопись с другой, или сообщали об источниках текста, или просто отмечали, что, по их мнению, в данном экземпляре текст испорчен или отсутствует. Мог применяться и принцип, отмеченный в одном конкордансе (ок. 1425): объяснение использования алфавитного порядка завершается предупреждением, согласно которому если какое-нибудь «слово в этом произведении» находится не на месте, то читатель должен понимать, что это – результат «недоразумения или небрежности переписчика», который надеется, что впоследствии эта ошибка может быть "исправлена"»[316]. Как только рукопись покидала переписчика, он больше ничего не мог с ней сделать.

С печатью дело обстояло иначе. В 1611 г. был опубликован итальянский словарь "Vocabolario degli accademici della Crusca", включавший литературные цитаты для подтверждения правильности избранного в нем словоупотребления. Академия делла Круска, которая спонсировала эту работу, была основана во Флоренции в 1583 г. для утверждения главенства тосканского наречия среди всех диалектов Апеннинского полуострова. Поэтому основные цитаты в словаре были подобраны из произведений тосканских писателей: Данте, Боккаччо, Петрарки и Джованни Виллани, автора истории Флоренции[317]. В словаре использовались многие из новых филологических инструментов: таблица выдающихся авторов с названиями цитируемых произведений; список современных писателей, к текстам которых обращались, когда не находилось цитат у более именитых авторов; алфавитный список сокращений; указатели латинских и (более кратко) греческих переводов; указатель латинских и греческих пословиц. В конце книги был напечатан список исправлений и опечаток. Таким образом, в этом словаре ученость соседствовала с авторитетностью: вот так говорят образованные людей, эти авторы ценятся; но, подрывая авторитетность вышесказанного, тут же приводился список ошибок. Такого рода сомнения только усиливались с приближением эпохи Просвещения.

Урбанизация в сочетании с ростом власти и влияния средних классов, а также появлением книгопечатания привела к увеличению спроса на более доступное образование. Начиная с XIV в. основы грамоты преподавались по учебникам для начинающих, они содержали в основном набор ежедневных молитв, которые ученик должен был научиться узнавать. В XV в. к таким учебникам прибавились буквари. Они представляли собой дощечки, как правило в форме маленьких лопаток, на которых были написаны буквы алфавита, молитва Господня («Отче наш») и цифры от одного до десяти. Очень часто наверху изображался мальтийский крест, что в Англии служило знаком молитвы «Да поможет мне Господь» (Christ"s cross me speed), произносимой перед каждым чтением букв алфавита. (Название молитвы стало синонимом азбуки: «Как давно вы выучили Christ cross me spede? Вы больше не зубрите a, b, c?» – спрашивалось в стихотворении ок. 1430 г.)[318][319].

Но следует подчеркнуть, что до относительно недавнего времени обучение чтению и обучение письму не были неразрывно связаны друг с другом. На протяжении большей части истории умение читать и умение писать были различными и самостоятельными компетенциями. Еще в 1870-е гг. новобранцы датской армии делились на шесть категорий: те, кто мог написать какой-то текст и хорошо читал; те, кто мог написать свои имена и читал как по печатному, так и по письменному; те, кто мог написать свое имя, но читал только по печатному; те, кто не мог написать своего имени, но читал и по печатному, и по письменному; те, кто не мог написать своего имени и читал только печатные тексты; и те, кто мог написать свое имя, но не умел читать вообще[320]. Кажется, среди новобранцев не было тех, кто одновременно не мог написать свое имя и не умел читать вообще; все знали по крайней мере буквы алфавита, вероятно освоив их по одному из учебников для начинающих или по букварю.

Как только ребенок осваивал чтение и письмо, центральным элементом его обучения становилось переписывание общих мест, цитат, содержащих признанную мудрость, – образовательная практика, которая, как ожидалось, должна была стать привычкой на всю жизнь. Мы уже видели, что флорилегии стали важнейшим источником для составления энциклопедий: содержавшиеся в них выписки и цитаты использовались для подтверждения излагаемых представлений о мире или его истории; мы также показали, что они были необходимы проповедникам, которые черпали из них символы, цитаты и аналогии. Теперь читательская аудитория расширялась и принимала более светский характер, по мере того как в новых флорилегиях богословие сочеталось с гуманизмом. Такова, например, снискавшая популярность «Жемчужина сочинительства» (Margarita poetica) гуманиста Альбрехта фон Эйба (1420–1475). Это был сборник наставлений по риторике, в котором выдержки, как в флорилегии, приводились вместе с образцами – в сущности, шаблонами речей и писем для различных обстоятельств. У каждого раздела был заголовок, в котором указывался предмет или тема в соответствии с топикой, или топосами, рекомендованными Аристотелем. Школьников учили придавать большое значение выбору подходящих топосов, которые позволят им выстроить аргументацию, структурировать свои сочинения или просто придать речи или письму уместное риторическое украшение. В имевшем большое влияние сборнике очерков гуманиста Рудольфа Агриколы (1444–1485) «О формировании навыков обучения» (De formando studio) использовались заголовки из дистинкций, но на смену алфавитному порядку пришло тематическое парное расположение противоположных по смыслу заглавий. Внимательный выбор одной из таких пар помогал начинающим ученым выстроить аргументацию в форме тезиса и антитезиса[321]. Другие системы упорядочения могли иметь большую символическую нагрузку, как, например, расположение топосов сообразно достоинствам и недостаткам, изложенное Фомой Аквинским в «Сумме теологии», или согласно «Никомаховой этике» Аристотеля, или использование десяти заголовков, каждый из которых соответствовал одной из десяти заповедей[322].

Как бы там ни было, подразумевалось, что каждый ученик составит собственный сборник общих мест. Хуан Луис Вивес (1493–1540), испанский ученый, большую часть своей жизни проведший в Нидерландах (в Испании его родственники-евреи были казнены инквизицией), разработал точные инструкции по созданию идеальной книги общих мест:

Возможности были безграничны, и столь же бесконечно обсуждались вопросы о классификации топосов, о том, как располагать и искать старательно переписанные отрывки. В 1512 г. Эразм Роттердамский рекомендовал принцип расположения, основанный на «основных типах и подвидах пороков и добродетелей», которые можно было бы далее разделить на пары по «сходству и противоположности»; однако затем он отверг этот подход, советуя располагать заголовки «в любом порядке, который вы предпочтете». В первом издании «Пословиц» (Adagia, 1500) Эразм придерживался случайного расположения, воздерживаясь как от тематической, так и от алфавитной классификации и снабдив книгу единственным инструментом поиска – перечнем тем в порядке их появления.

Однако феноменальный успех «Пословиц» – книга выдержала более 150 изданий в течение двух веков – способствовал появлению ряда переработанных версий, в которых делались попытки придать некоторый порядок намеренно неупорядоченному первоначальному тексту. Уже в 1508 г. сам Эразм включил в издание список пословиц, расположенных в алфавитном порядке по первому слову, независимо от того, был ли это значимый термин или служебная часть речи; а в 1515 г. один типограф сделал книгу еще более удобной для читателей, создав алфавитный указатель топосов. Предметный указатель был добавлен в 1550 г., много лет спустя после смерти Эразма. За ним вскоре последовал дополнительный указатель пропущенных пословиц, и затем – указатель авторов, которых цитировал Эразм. Случайное собрание «цветов» Эразма теперь стало упорядоченным букетом.

Рост влияния книгопечатания привел к тому, что сборники изречений, составлявшиеся частными лицами на протяжении их жизни, все больше соответствовали тому, что считалось нормой. Многие читатели, конечно, выписывали цитаты в тетради, организуя их в соответствии со своими собственными системами и интересами. Но гораздо больше было тех, кто следовал системам, предписанным в печатных образчиках. И для тех, кто нуждался в большей помощи в этом деле, издатели вскоре начали выпускать книги с пустыми страницами, вверху которых были напечатаны топосы, с тем чтобы владелец такой книги отыскивал страницу с топосом, соответствующим тому фрагменту, который он хотел выписать. Для многих удобство предварительного отбора и классификации топосов брало верх над необходимостью уделять некоторым темам больше или меньше места.

Книги изречений, рукописные или покупные, должны были стать хранилищем, которое будет служить мальчику, а затем мужчине всю его жизнь. Существовал также рынок готовых книг с подборкой цитат и общих мест, соответствующих определенным ситуациям. Эразм Роттердамский, наряду с многими другими авторами, составил руководство «О написании писем» (De conscribendis epistolis, 1521), имевшее предметную организацию; в нем были представлены шаблоны писем, необходимые в различных обстоятельствах. Так, идеальное письмо с соболезнованиями, согласно его наставлениям, должно было начинаться с выражения сочувствия, затем следовало напомнить адресату философские доводы, позволяющие умерить горе, и дополнить их сентенциями из классических авторов, историческими анекдотами и изречениями философов[324]. Подобным образом он касался различных тем и событий, предлагая читателю готовые и упорядоченные цитаты – такого рода, какие студенты собирали в течение многих лет.

Другие напечатанные книги общих мест имели более узкую направленность, ограничиваясь подборкой цитат из произведений одного автора. Например, произведения римского драматурга Теренция (ок. 195/185 – ок. 159 гг. до н. э.) начали использоваться школьниками как источник изречений задолго до того, как в XVI в. голландские и английские книготорговцы снабдили издания его пьес подборкой самых известных фраз и выражений, чтобы школьники переписали их в свои книги общих мест, а затем использовали в собственных произведениях, – здесь мы видим раннюю форму интенсивной переработки литературного материала[325].