Амори де Монфор (1242/1243–1301), сын Элеоноры Английской и Симона де Монфора, недолгое время правившего Англией не будучи королем, в течение шести лет содержался в тюрьме в Дорсете[211]. Он обучался в Падуанском университете и был назначен папским капелланом. В заключении он коротал время за написанием трактата «О принципах и разделах богословия», к которому приложил ряд «схематических разделений», обобщающих учение Евангелий. Его третья рукопись, конкорданс к библейским цитатам о поведении добрых христиан, поделенный тематически на 91 раздел, намного превосходила предыдущие по объему и определенно была его главным трудом[212]. Возможно, на его создание Монфора подвигла скука заточения или пребывание в тюрьме не позволило ему узнать о множестве флорилегиев, которые составлялись по новому принципу и делали его тематический справочник все более ненужным. Реальным конкордансам не удалось завоевать читательскую аудиторию конкордансов словесных. Напротив, по мере того как алфавитный порядок становился все более общепринятым в новых жанрах – конкордансе, дистинкциях и предметном указателе, – старые литературные формы вроде флорилегия, которые прежде оставляли без внимания расположение по алфавиту, начинали следовать общей моде.

К XIV в. к дистинкциям и флорилегиям добавились компендии, которые черпали материал из обоих этих источников, а также из церковных энциклопедий, канонического права, порой даже из произведений современных мыслителей, таких как Гроссетест. Все они по-прежнему ориентировались главным образом на нужды проповедников. Но теперь, вместо того чтобы полагаться на одну книгу, потенциальный автор проповеди мог начать с определения dictio – термина, который составлял основу данной части проповеди, «например, Humilitas (смирение), [или] Patientia (терпение)». Его он мог посмотреть в дистинкциях, или в «Сентенциях» Петра Ломбардского, или в одном из многочисленных флорилегиев и компендиев, выстраивая свою аргументацию «на основе множества авторов, содержащихся в них»[213]. Для простоты использования в большинстве сборников теперь имелись заголовки, расположенные в алфавитном порядке, хотя предубеждение против неиерархической композиции продолжало проявляться время от времени. Один из авторов лукавил, что алфавитный порядок в его труде является вспомогательным и даже случайным, а то и вовсе незаметным: «Не возьмет верх в духовном конфликте тот, кто сначала… не очистится от скверны телесных грехов… поэтому представляется наиболее уместным [начать]… с главы „Абстиненция“», – писал он, хотя, конечно, на самом деле начал с «Абстиненции», потому что «ab» было первым в списке по алфавиту[214].

Использование алфавитного порядка в сочинениях такого рода стало ожидаемым явлением, и это ожидание постепенно распространилось на другие жанры. Книги, материал которых не поддавался алфавитному расположению, снабжались вместо этого указателями, составленными либо владельцами, либо переписчиками рукописи. В одной из рукописей «Золотой легенды» (Legenda Aurea), агиографического сборника середины XIII в., имеется примечание о том, что переписчик добавил к тексту указатель, для того чтобы проповедники могли «быстрее и легче» найти необходимый пример[215].

Центром разработки инструментов, использующих алфавитный порядок, стал, без сомнения, Парижский университет. Преподаватели и студенты съезжались в него со всей Европы, обращаясь к неиссякаемому источнику знаний, который подпитывали всевозможные родники: цистерцианские указатели, доминиканские конкорданции и оксфордская система нумерации строк с ее принципиальным нововведением в виде использования арабских цифр. К середине XIII в. отсюда вышли полные предметные указатели к трудам Августина, Фомы Аквинского и Аристотеля (в последнем случае речь шла о первом справочном инструменте для светских наук)[216].

Обращение не только к церковной, но и к светской учености имело важное значение: к XIII в. чтение больше не рассматривалось исключительно или в первую очередь как форма религиозного служения или медитации и произведения, составлявшие круг чтения, уже не рассматривались непременно как священные тексты, дарованные Богом или несущие авторитет отцов церкви[217]. Чтение теперь могло рассматриваться попросту как полезное (utilis) занятие. Угуччо Пизанский, автор сочинений по грамматике и этимологии, отчетливо различал созерцательное и утилитарное чтение, хотя по-прежнему полагал, что конечный, измеримый результат чтения должен иметь общественную значимость, а не состоять в одном только личном совершенствовании или удовольствии: «Мы не назовем literator [ученым] или literatus [книжником] того, кто владеет множеством книг и смотрит в них. Напротив, мы называем literator [ученым] или literatus [книжником] того, у кого есть способность… превращать буквы в слова, а слова в речи»[218][219].

Стремление изучать тексты, обращая внимание на отдельные их части или темы, привело к появлению новых способов расположения слов на странице. В XIV в. книги впервые приобрели целый ряд инструментов и характерных черт, которые в наше время кажутся само собой разумеющимися: оглавление и указатели; деление на главы, разделы и абзацы; адресованные читателю примечания – в виде заметок на полях (впоследствии они превратились в постраничные сноски) или отдельных текстов, обзоры и краткие содержания[220]. Все они стали непременными составляющими книги.

Появлению перечисленных элементов книги способствовала система копирования рукописей, возникшая в Италии, а со второй половины XIII в. принятая в Парижском университете и переживавшая период расцвета. С помощью этой системы, называемой пециальной, рукописи разделялись на части из четырех страниц (пеции), и каждая часть выдавалась для переписывания разным студентам. Хотя отдельно взятый студент, разумеется, работал не быстрее профессионального писца, одновременно с ним другой студент копировал следующие или предыдущие четыре страницы, еще один – следующие четыре и так далее: в результате полный список текста гарантированно появлялся намного быстрее, чем если бы над всей рукописью работал один переписчик. Основной целью пециальной системы было ускорение процесса копирования, но ее побочным продуктом стало ускоренное внедрение нововведений, касающихся расположения и формы текста, по сравнению с ситуацией, когда рукописи по-прежнему производились бы в скрипториях, рассеянных по всей Европе и часто расположенных в сельских и удаленных от цивилизации монастырях.

Распространение рукописей, использующих передовые инструменты поиска, дало новую жизнь флорилегиям, которые теперь снабжались указателями и оглавлениями, а иногда сам их текст приобретал алфавитное расположение. Также в них стали регулярно включать светские произведения наряду с религиозными, что вызвало дополнительные организационные вопросы. Дело в том, что хотя «Сентенции» Петра Ломбардского и его последователей учитывали разные аргументы и рассматривали противоречия между ними, однако все они, кроме «Да и нет» Абеляра, в итоге приходили к определенным выводам. Теперь же читатели стали использовать доступные справочные инструменты для поиска новых аргументов, чтобы с их помощью сделать вывод самостоятельно. В результате порядок приведения цитат нуждался в пересмотре. Старое иерархическое расположение – от Библии к отцам церкви, а затем к позднейшим комментариям – перестало быть само собой разумеющимся, поскольку в некоторых трудах религиозные тексты уже не преобладали, а для светских авторов не существовало надежно установленной иерархии. Немецкий теолог Гуго Сен-Викторский (ок. 1096–1141) рассмотрел вопрос устройства флорилегиев, или сборников общих мест, которыми им предстояло стать: «При изучении наук сохраняйте для себя подлинные сокровища… В сокровищнице мудрости есть разные богатства, и множество комнат для них есть в хранилище вашего ума… Их упорядоченное расположение дает ясность знания… Беспорядок порождает невежество… тогда как упорядоченное расположение просвещает разум[221].

«Порядок [текстов] просвещает разум» – такая мысль не пришла бы в голову Петру Ломбардскому. Да и в наши дни вряд ли с ней согласятся. Современных читателей сборники общих мест могут развлечь, но вряд ли мы станем рассматривать их как источник мудрости или «просвещения разума». Однако в XIII в. считалось, что они, по крайней мере отчасти, содержат оригинальную мысль и важным условием ее выражения была организация текста. Флорилегий Арнольда Льежского даже был озаглавлен «Алфавит цитат» (Alphabetum narrationum, 1297–1308), что предполагало организацию материала в качестве ключевого элемента книги.

Преподобный Бонавентура (1221–1874), итальянский богослов и глава францисканского ордена, воспринял учение Петра Ломбардского в годы занятий в Парижском университете: возможно, он был учеником Александра Гэльского, чье краткое изложение «Сентенций» использовалось в университете в качестве базового учебника; позднее сам Бонавентура написал к нему комментарий. Таким образом, можно считать, что его подробная классификация типов авторов и оценка их значимости отражали общепринятые представления:

Таким образом, хотя Бонавентура придавал первостепенное значение оригинальной мысли, оценивая количество написанных книг, он явно полагал, что на каждого «автора», создающего оригинальное произведение, приходится по два компилятора, составляющих тексты.

Одним из самых влиятельных флорилегиев этого периода стал «Букет цветов» (Manipulus florum) Фомы Ирландского, написанный в 1306 г. и многократно переиздававшийся вплоть до позднего Ренессанса: в XVI в. появилось по меньшей мере 25 изданий, в XVII в. – еще 12[223]. Фома, скорее всего, приехал из Ирландии, хотя мы не знаем наверняка; он, однако, определенно получил образование в Сорбонне, а впоследствии, вероятно, был священником в Париже до своей смерти где-то между 1329 и 1338 гг. «Букет цветов» Фомы был задуман как источник для написания проповедей, но ретроспективно мы также можем увидеть в книге неосознанное использование подходов, характерных для светских антологий того времени: в ней не описываются и не предписываются какие-либо богословские воззрения, а просто приведены яркие примеры и полезные цитаты, которые читатель мог использовать по своему усмотрению. Содержание заимствуется из двух более ранних флорилегиев: "Florilegium gallicum" и "Florilegium angelicum". Эти произведения XII в., вероятно созданные во Франции, высоко ценились, так что Винсент из Бове включил большие отрывки из "Florilegium gallicum" в «Зерцало истории», сохранив даже расположение текстов[224].

Фома, однако, изменил порядок цитат, сгруппировав их вокруг 266 тем, относящихся к богословию, догматике, морали и этике, но отступив от прежней модели, в которой цитаты упорядочивались сообразно определенной системе ценностей: иерархия от небес к человечеству; противопоставление добра и зла или добродетелей и пороков; относительный авторитет авторов цитат. Вместо этого Фома расположил темы полностью в алфавитном порядке, «в духе конкорданций», как написал он в предисловии, полагая, что его читатели – проповедники – знают, что такое конкорданции, поскольку эти книги очень быстро вошли в круг обязательной для духовенства литературы; на случай, если этот жанр окажется неизвестен читателю, он дал краткое объяснение того, что такое алфавитный порядок.

Этот способ упорядочения материала все еще оставался новым, и Фома не всегда находил его уместным, поэтому иногда переходил от алфавита к тому, что представлялось ему логическим расположением: gloria bona (добрая слава) и gloria mala (дурная слава) противоположны по значению, поэтому он помещает их рядом, но следом за ними идет gloria eterna (вечная слава) как логический итог, несмотря на то что буква E по алфавиту предшествует букве M[225]. (С другой стороны, как ни странно, он поместил vita humana (жизнь человека) перед vita eterna (жизнь вечная), что противоречит как алфавитному порядку, так и религиозной иерархии.)[226] Внутри каждой предметной категории Фома также колебался между традиционной иерархической моделью и новыми принципами. Так, насколько нам известно, он впервые расположил источники, которые не подходили ни под одну из старых категорий, в том порядке, в котором они фигурировали в списках книг, принадлежащих Сорбонне[227]. Далее, вместо того чтобы повторять выписку, касающуюся нескольких предметов, под разными заголовками, он приводил цитату только один раз, но ставил рядом с ней на полях определенную букву алфавита, создавая таким образом систему перекрестных ссылок (как они будут называться впоследствии)[228].

Хотя Фома Ирландский и не был изобретателем перекрестных ссылок, он был одним из первых, кто использовал их настолько широко и систематически, что они стали характерной чертой его работы. Как и алфавитный порядок, перекрестные ссылки предполагают появление нового взгляда на процесс письма и на рукописи. С внедрением алфавитного порядка буквы отделялись от слов, а слова теряли неразрывную связь со своим значением. Они становились самостоятельными единицами, которые не только обладали значением, но и могли использоваться авторами и читателями для обозначения и указания[229]. Перекрестные ссылки делали то же самое с крупными единицами текста, позволяя блокам информации присутствовать одновременно под разными заголовками за счет абстрактного использования букв алфавита. Таким образом, содержание и расположение утрачивали обязательную связь. Возможно, эти идеи возникли скорее у тех авторов, родной язык которых, как у Фомы Ирландского, не происходил из латинского. Латынь была для них выученным языком, причем сперва преимущественно в письменной, а не в устной форме. То обстоятельство, что они скорее видели слова, чем слышали их звучание, могло сделать переход от значения (смысла слов) к абстракции (письменной форме как таковой и конструкциям, использующим буквы алфавита, текстовые ссылки и макет страницы) более естественным для них, чем для ученых, родной язык которых происходил от латинского, так что они слышали и понимали латинские слова задолго до того, как научались их читать[230].

Через какое-то время, пока правительства переустраивали архивы, чтобы обеспечить возможность поиска и хранения документов, а ученые и богословы производили все больше и больше рукописей, оснащенных инструментами поиска (включенных в оригинальный текст или добавленных позднее), в одной из наук, а именно в медицине, которая всегда проявляла интерес к компиляции и классификации (своего рода анатомированию), получил распространение жанр, во многом представлявший собой поисковый механизм.

Гален, как мы видели, возможно, выстроил текст некоторых своих сочинений о растительных компонентах лекарств по алфавиту, и средневековые труды на ту же тему следовали его образцу.

Однако и в этой области алфавитный порядок служил далеко не единственным организационным принципом. В других трудах материал расположен в зависимости от вида лекарств: мази, пилюли, порошки или настойки, а уже внутри этих разделов могли прибегать к алфавитному расположению. В трактатах по общей медицине по-прежнему применялись различные системы организации, в том числе перечисление заболеваний и способов их лечения в порядке расположения пораженных частей тела, сверху вниз – «с головы до пят» (a capite ad calcem). Другие авторы сочетали несколько методов: шесть томов «Великой хирургии» (Chirurgia magna) французского врача Ги де Шолиака (1300–1368) были организованы по принципу «с головы до пят», а седьмой том, перечисляющий противоядия, был составлен по алфавиту[231].

Медицинские словари часто представляли собой флорилегии во всем, кроме названия, то есть были сборниками цитат, описывающих различные болезни и лекарства; к XIII в. их иногда стали называть медицинскими конкордансами. "Concordanciae Johannis де Sancto Amando" были выстроены в алфавитном порядке (по двум буквам) и содержали цитаты на любые темы, от abstinentia (воздержания) до ydromel (медовухи). Переработанная версия XIV в., получившая название "Concordanciae Petro de Sancto Floro", была упорядочена по алфавиту до третьей буквы; предисловие к ней обещало, что ее автор, Петр из Сен-Флура, «собрал цветы [здесь обыгрывается метафора в слове florilegium], которые наиболее ценятся лучшими врачами, у всех авторов медицинских книг… и, следуя расположению, принятому у Иоанна из Сент-Амана… добавил также другие цитаты… и расположил их все по алфавиту»[232].