Глава двенадцатая

Классическая школа для мальчиков «Король Генрих», 14 июня 1989 года

Если вспомнить мою жизнь после этого случая, то меня охватило некое странное ощущение, родственное частичному параличу. Дома у нас снова все наладилось; Доминик был счастлив и больше не созванивался украдкой со своими любимыми сестрами. Работа у меня тоже шла хорошо. Этот летний триместр в «Короле Генрихе» был чем-то похож на то лето, когда погиб Конрад; все вокруг было залито солнцем, но мне все время представлялось, что где-то в глубине таится нечто огромное и страшное, чему еще не пришла пора проявиться, и пока его присутствие в моей жизни можно заметить лишь как крошечную тень у меня под ногами. Эмили, похоже, очень нравилось ходить в школу, хотя о «Конраде» она по-прежнему часто вспоминала и перед сном каждый раз придавливала крышку унитаза стопкой книг. Мне очень хотелось поговорить с ней и выяснить, зачем она это делает, но Доминик меня останавливал, считая, что нам следует попросту не обращать на это внимания и постараться убедить Эмили, что ей надо почаще гулять и общаться с другими детьми. Хорошо бы, говорил он также, попробовать увлечь девочку каким-нибудь новым занятием.

И я позволила ему меня убедить, хотя совсем не была уверена, что подобная тактика в данном случае годится. Эмили была очень похожа на ту, какой я была в детстве: тихая замкнутая девочка, которая постоянно смотрит как бы внутрь самой себя. Мне представлялось практически невероятным, чтобы Эмили откликнулась на некую программу внешней активности вроде игр со сверстниками на воздухе. Да и такие вещи, как приготовление еды, интересные телепередачи и настольные игры, вряд ли смогли бы ее увлечь. Однако, к моему изумлению, она призывы Доминика восприняла чуть ли не с радостью. Первой ласточкой был стратегический подарок в виде новенького сверкающего велосипеда, преподнесенный ей в начале каникул, отмечавших середину триместра. Благодаря велосипеду она сразу стала чаще бывать на улице. Затем Доминик сообщил ей, что давно уже вынашивает план по переустройству ее комнаты, и предложил перекрасить стены в ее любимый розовый цвет, превратить кровать в некое фантазийное подобие шатра, занавешенного воздушными тканями, и так далее. Но в таком случае, строго заметил Дом, пока он будет там работать, ей придется играть в саду, а значит, она опять же больше времени будет проводить на воздухе.

Теперь под влиянием Доминика Эмили стала действительно гораздо чаще выходить из дома и с удовольствием каталась на своем новом велосипеде. Или же они вместе возились на кухне, создавая очередное произведение кулинарного искусства, или смотрели телевизор в гостиной. Как-то Эмили даже пригласила на уик-энд с ночевкой парочку своих подружек, что, естественно, повлекло за собой бесконечное девчачье хихиканье, сражения на подушках и бесчисленные сладкие перекусы.

Я понимала, что мне следует только радоваться тому, что моя дочь постепенно «исправляется», то есть приспосабливается к окружающему миру. Однако я никак не могла избавиться от мысли, что сама я при этом упускаю что-то очень важное. И не могла понять, то ли это простая ревность, вызванная ее пылкой привязанностью к Доминику, то ли настойчивое опасение, что теперь он контролирует нас обеих.

В школе начались экзамены в средних классах, и это поглощало большую часть моего времени. Письменные экзамены проходили в физкультурном зале, а устные – в театре. Ответственным за последние был назначен Скунс, и эта роль доставляла ему невероятное удовольствие. Он сам провожал каждого члена экзаменационной комиссии в одну из гримерных, где тот и должен был с глазу на глаз беседовать с экзаменуемым, пока остальные мальчики, соблюдая полное молчание, готовились в зале театра. Вопросы экзаменатора и ответы экзаменуемого обязательно записывались на кассету, а затем уже дома оценивались в соответствии с новыми правилами Министерства образования. Это была весьма трудоемкая работа, отнимавшая у меня немало времени, куда больше, чем проверка и оценка обычных письменных работ, так что я порой трудилась до поздней ночи, к великому неудовольствию Доминика.

– По-моему, мы собирались проводить с Эмили больше времени, – с упреком напоминал он мне.

– Я помню. Но потерпите, экзамены скоро кончатся. А сейчас мне совершенно некогда: я же должна выставить детям оценки.

– Двадцать минут на каждого – а сколько их там всего? Шестьдесят? Значит, двадцать часов каторжной работы, а потом тебе еще их письменные тесты проверять придется.

Он был, конечно, прав, и это еще больше действовало мне на нервы. Под тем предлогом, что он возглавляет экзаменационную комиссию, Скунс и большую часть тех записей, которые полагалось проверять ему самому, свалил на меня как на младшего члена комиссии. Я обнаружила, что такова обычная политика кафедры, и теперь разрывалась между желанием пожаловаться и пониманием того, что, если все-таки пожалуюсь, меня сочтут недовольной, слабой или не умеющей играть в команде. Вот и приходилось мириться с бесконечной дополнительной работой и пахать, прослушивая стопки кассет и с тайным удовлетворением замечая, что французский у Скунса далеко не такой беглый, как у меня. В результате, правда, Скунс выглядел довольным и разговаривал со мной почти добродушно. Синклер тоже выразил полное удовлетворение моей работой. Зато Ленорман очень мне сочувствовал. И только один Хиггс по-прежнему держался со мной отчужденно. Но я все-таки начинала чувствовать, что на кафедре меня как будто приняли.

И совершила ошибку, сказав об этом Доминику. Это было вечером в воскресенье, когда я наконец-то закончила проверять работы. Эмили уже легла спать, а мы смотрели по ТВ какую-то позднюю передачу и пили красное вино.

– Какое это имеет значение? – раздраженно откликнулся Дом. – Какая тебе разница, что именно они о тебе думают? Ведь ты все равно вряд ли и дальше будешь там работать.

– Этого я еще и сама пока не решила.

Он остро на меня глянул.

– Бекс, – сказал он, – ты весь уик-энд просидела взаперти, слушая эти гребаные кассеты. Ты едва пару слов Эмили сказала. Ты ходишь черт знает в чем, ты стала страшно нервной. Не возражай, я же вижу. В котором часу ты, например, вчера легла спать? В час? В два?

– Но ведь самое трудное уже позади. Теперь я могу и немного расслабиться.