– Ну вообще-то да, именно так.

И Керри разразилась мощным хрипловатым хохотом.

– Тогда ясно, почему этот идиот так трусливо сбежал! Он панически боится женщин и всего женского. Я помню, каким он был, когда впервые здесь появился. Жесткий, как доска, и настолько же дружелюбный. А мое присутствие в школе его настолько раздражало, что он обычно отворачивался или куда-нибудь сворачивал, если замечал, что я иду по коридору ему навстречу.

Я снова вспомнила свой первый день в «Короле Генрихе» и сказала:

– Не похоже, чтобы с тех пор его отношение к женщинам сколько-нибудь изменилось.

Керри улыбнулась.

– О, людям вообще не свойственно меняться, – сказала она. – Просто с возрастом они все больше становятся самими собой. Школа «Король Генрих» для Скунса и других «бывших учеников» привилегированных школ – это естественная среда обитания. Здесь их права поистине не имеют границ. И любого, кто осмелится бросить вызов их воззрениям на окружающий мир, они воспринимают как некую опасность. Они так и живут, словно навсегда замкнувшись в стенах некой разновидности мужского клуба, куда женщины допускаются только для того, чтобы на перемене подать им кофе с печеньем, а после занятий произвести уборку в классах. Таким образом, вы и я оказываемся для них всего лишь неприятным напоминанием, что внешний мир, раскинувшийся за стенами их «клуба», существует по иным правилам и женщины в этом мире составляют отнюдь не жалкое меньшинство и не являются ни источником кратковременных удовольствий, ни некими полезными существами, которых они, мужчины, должны беречь и защищать.

– Ну, теперь-то мне ясно, почему вы не замужем, – сказала я, думая о Доминике. Затем, спохватившись, прибавила: – Ох, простите! Я вовсе не хотела…

– Да нет, вы совершенно правы, – усмехнулась Керри. – Для замужества я и впрямь совершенно не годилась. И честно признаюсь: есть множество куда более легких и удобных способов доставить удовольствие собственному телу, чем ставить свою подпись под документом, обрекающим тебя вечно слушать, как в постели рядом с тобой кто-то пукает, стирать чье-то грязное белье и ссориться из-за денег. Я уж не говорю о более серьезных вещах – об ипотеке, о воспитании детей и о необходимости постоянно перед самой собой притворяться, что он всегда все знает лучше… – Она снова усмехнулась. – А знаете, я ведь когда-то в молодости чуть не вышла замуж за Филипа Синклера.

– За Синклера? – изумилась я.

Керри не ответила и вопреки всем школьным правилам закурила. Резкий сигаретный дым вызвал у меня странную ностальгию, и мне, хотя я уже несколько лет не курила, вдруг тоже страшно захотелось сигаретку.

– Вы и Синклер? – Я все никак не могла этому поверить.

– Да, я и Синклер. – Она засмеялась. – Ну, из этого все равно ничего путного не получилось бы. Уж слишком мы были разными. Я считала его мистером Дарси[50], а он оказался самым обыкновенным, хотя и довольно властным, мужчиной, который стремится все контролировать и терпеть не может, когда ему бросают вызов.

И я снова подумала о Доминике, о том, какой гнев у него вызвало мое решение пойти работать в школу «Король Генрих». А еще я подумала, как щедр он всегда был по отношению к нам, и о том, сколь многим я ему уже обязана. И о том, как тесно уже моя жизнь сплелась с его жизнью, став ее неотъемлемой частью. А потом я вдруг снова вспомнила то озарение, которое буквально обрушилось на меня в день моей победы над Синклером. Интересно, а как сложилась бы наша жизнь с Домиником, если бы ему ничего не было известно о моем печальном детстве и беспокойной юности? Что, если именно жизненные невзгоды, выпавшие мне на долю, стали причиной его повышенного внимания ко мне? А затем – и его любви и заботы?

Керри, похоже, прочла мои мысли.

– Вы сейчас наверняка подумали об этом вашем парне, – сказала она. – Как там его зовут? Доминик? Так вот: судя по всему, он принадлежит к тому типу мужчин, которым время от времени просто необходимо бросать вызов.

– О нет, он совсем не такой, – возразила я. – Доминик очень хороший и по-настоящему меня любит.

– Что ж, тем лучше для вас, моя дорогая, – сказала Керри.

Но потом я в течение всего дня невольно возвращалась к этому разговору и вспоминала слова, сказанные мною о Доминике, не только с удивлением, но и с сомнением.