Я открыла глаза, в упор посмотрела на Скунса и с неким затаенным злорадством сказала:

– Понимаете, у меня, должно быть, просто критические дни. Я в это время часто головокружениями страдаю, даже короткие обмороки случаются. И кровотечение всегда очень сильное.

Скунс моментально побагровел. Лицо его стало почти того же пурпурного оттенка, что и чернила в копировальной машине «Банда».

– Давайте я все-таки провожу вас к медсестре, – с трудом выдохнул он и, подхватив меня под локоть, чуть ли не волоком потащил по переходу. Он был буквально охвачен ужасом; его страх был физически ощутим, а рука судорожно вцепилась в мой рукав. Честно говоря, он бы, наверное, и в обморок грохнулся, если б случайно коснулся моей кожи. Я покорно шла за ним, улыбаясь про себя и слыша за спиной приглушенный голос директора, высказывавшего учащимся свои последние напутствия.

Еще мгновение – и из Часовни толпой вырвались мальчики. Как раз в этот момент мы со Скунсом, свернув за угол, оказались в Среднем коридоре, прямо у дверей нашего Маленького Театра.

– Вот. Здесь вы сможете спокойно присесть, – сказал Скунс, ловко нырнув вместе со мной в двери театра, чтобы не оказаться на пути этой громкоголосой лавины. – Садитесь и постарайтесь дышать глубоко и ровно. А я схожу за медсестрой.

– Нет, пожалуйста, не надо никуда ходить! – Я умоляюще на него посмотрела. – Я уверена, что это совершенно излишне, я уже почти пришла в себя.

Скунс, казалось, был сбит с толку; ему явно хотелось как можно скорее оставить меня на попечение какой-нибудь женщины. И во мне с новой силой пробудилось злорадство, только что заставившее меня в присутствии Скунса симулировать обморочное состояние. А вместе со злорадством возникла и некая идея, связанная с теми граффити, которые я не раз видела и на классных досках, и в раздевалках. Мистер Скунс – злобный Доктор Эггман. Мистер Скунс – педофил. В школьном граффити всегда таится загадка. Оно словно пляшет и прыгает вокруг некой истины, которую нельзя высказать вслух.

Я тяжело плюхнулась на одно из зачехленных театральных сидений и страдальческим жестом прижала пальцы к виску. Скунс медлил, стоя в дверях и не сводя глаз с перехода.

Меня окутывал запах театра – смесь опилок, бархата и красок. Свет сквозь витражные окна в купольной крыше падал, точно разноцветные осенние листья, на ряды кресел, обитых красным бархатом, на сцену, на разрисованный противопожарными красками занавес. Все это казалось мне каким-то очень знакомым. Но я никак не могла вспомнить, бывала ли я здесь раньше. Может быть, я побывала в театре как раз в тот день, когда исчез Конрад? Я прямо-таки чувствовала, что некое глубоко похороненное воспоминание только и ждет возможности всплыть на поверхность. Но сколько я ни старалась, мне не удавалось его извлечь; нечто удерживало его в глубине сливного отверстия, не давая выйти на свет.

– Мне все-таки кажется, что медсестра… – начал было Скунс, но я тут же прервала его:

– Нет, медсестру звать совершенно ни к чему. Я просто немного посижу, и все пройдет. Дело в том, что, когда я увидела то окно-витраж…

– Окно? – переспросил Скунс, снова бросив отчаянный взгляд в сторону перехода.

– Ну да, мемориал в честь Конрада Прайса.

Мне показалось, что он вздрогнул.

– Какого Прайса?

– Того мальчика, который исчез, – пояснила я. – Того мальчика, которого здесь убили. Моего брата.