Я кивнула и пояснила:
– Дело в том, что он в частные школы не верит. Думает, что я в итоге стану такой же, как Скунс: старой летучей мышью в пыльной мантии. – И я рассказала Керри, с каким неодобрением Доминик воспринял мой переход на работу в «Короля Генриха», а также о его неослабевающей надежде на то, что я под конец летнего триместра из этой школы все-таки уйду. – Я знаю, что ему просто хочется защитить меня от любых обид, – сказала я. – А еще отчасти потому, что он существенно меня старше. Но вообще-то я и сама способна с врагом сразиться. И, по-моему, сегодняшний день это доказал.
– Господи, вы так об этом говорите, словно вынуждены сражаться одновременно на двух фронтах, – усмехнулась Керри. – Однако, если этот ваш Доминик – действительно хороший парень…
– Очень хороший! – с чувством воскликнула я. – Правда-правда!
Но еще произнося эти слова, я вдруг почувствовала странную неуверенность. И впервые за весь день вспомнила свой сон – ту зеленую дверь, жуткий голос, доносившийся из-под решетки вентиляционной шахты, и ощущение, что дома Доминика на самом деле не существует, что это всего лишь нарисованная и раскрашенная декорация.
А что, если ему нравится, когда я проявляю слабость? – вдруг подумала я. Нравится чувствовать мою от него зависимость? Что, если единственной – или главной – причиной того, почему он вообще мной заинтересовался, было его желание непременно кого-то спасти? В книгах полно историй о рыцарях, которые ищут юных дев, которых непременно нужно спасать, но ни в одной из этих историй никогда не поднимается вопрос о том, хочет ли сама девушка, чтобы ее спасали, нужно ли это ей. Девушка всегда изображается благодарной и послушной. А рыцарь храбрым – ведь его дело сражаться, – и она должна стать его вознаграждением. Но что, если девушка предпочтет сама сразиться с драконом? Так сказать, своими собственными силами? Как же тогда быть храброму рыцарю? Ведь если он ни одного дракона не убьет, так мы и не поймем, что он действительно рыцарь.
Глава пятая
Отличный вопрос, миссис Бакфаст. Он вполне применим и к нашим Мастерам, преподавателям «Сент-Освальдз». Ибо мы, по сути дела, – это некий не слишком значительный, но важный для нас самих образ, с помощью которого мы представляем себя окружающему миру. Он включает и наши строгие костюмы, и наши академические мантии, и наши награды и почести. В общем,
Я начинаю понимать, что даже в молодости Ла Бакфаст была особой чрезвычайно энергичной, просто огонь. Много бы я дал, чтобы посмотреть, как она предстала тогда перед Скунсом и Синклером в своей красной мини-юбке. Становится мне понятно также, почему Эрик каждый раз замолкал, а лицо его наливалось кровью и становилось похожим на соленый окорок, стоило нам в разговоре коснуться его новой коллеги. Непредсказуемая, переменчивая, умная, да к тому же – а это для Эрика было хуже всего – женского пола, Ла Бакфаст, должно быть, воплощала в себе все то, что он находил абсолютно нетерпимым.
Подозреваю, что, окажись я на его месте, я бы наслаждался ее выходками и ее разрушительным влиянием, но мы с Эриком никогда не сходились во взглядах на вопрос ниспровержения власти. Таким Твидовым Пиджакам, как я, в общем, свойственна лояльность, но им обычно не хватает амбиций; а у Эрика амбиций всегда хватало, он стремился стать настоящим Офисным Костюмом, но ему, как и уже упомянутому мною ученику вампира, никогда не удавалось добиться, чтобы его приняли в члены братства – максимум в посвященные. «Сент-Освальдз» оказался к нему более благосклонен, и прежде всего потому – я говорю это с самой искренней лояльностью и любовью, – что никогда не был
– Не льстите себе, – говорит она, остужая мое чрезмерное беспокойство насчет моих «пропавших» уроков, насчет моих нынешних учеников, насчет «Броди Бойз», но более всего той ситуации, что может сложиться в связи со строительством Дома Гундерсона. – Незаменимых нет. Сосредоточьтесь на своем выздоровлении, Рой, и позвольте школе «Сент-Освальдз» самой о себе позаботиться.
Я прекрасно все понимаю, возражаю я, но я пропустил максимум полдюжины дней за более чем тридцать пять лет работы в этой школе, и почти все эти дни пришлись на последнюю неделю. Да мало ли какие злодейства могли за это время случиться у меня на Колокольне? В мой класс могли снова втащить те ужасные новые столы с пластиковым покрытием; мои, разумеется, уже засохшие, растения заменили совсем другими, хотя и живыми; на уроках меня подменяет Береговая Сирена или, хуже того, доктор Дивайн…
Он, кстати, вчера ко мне заходил. И я, надо сказать, был весьма удивлен, хотя в последние месяцы отношения у нас не столь холодные, как прежде. Но мне никогда и в голову не приходило, что Зелен-Виноград, он же доктор Дивайн, способен навестить отсутствующего на работе коллегу. Ему скорее свойственно воспользоваться моей временной нетрудоспособностью и прибрать к рукам мой кабинет. И вообще доктор Дивайн давно уже ведет кампанию за удаление латыни из школьного расписания, и нас на короткое время объединила лишь наша с ним общая неприязнь к директору Харрингтону, объявившемуся у нас в прошлом году и вскоре исчезнувшему. А теперь Дивайн опять стал прежним: – колючим, официальным словом, настоящим Офисным Костюмом. Ах, да ладно. Времена меняются.
А ко мне Дивайн заглянул по пути с работы домой, потому что в руках у него по-прежнему был его знаменитый портфель. Он, как всегда, в высшей степени кратко и не без язвительности со мной поздоровался:
– Ну что, Стрейтли, вы еще живы?
Я чуть приподнял бровь, изображая удивление:
– По всей очевидности.
Он несколько раз прерывисто фыркнул, что в его, так сказать, назальном репертуаре обычно означает неодобрение.
– Перетрудились, наверное? То-то мне казалось, что вы в последнее время выглядели каким-то изможденным. Но если вы и впредь будете настаивать на единоличном руководстве кафедрой, одновременно предпринимая попытки удержать неумолимый вал прогресса…