А я сразу вспомнила о том туалете для мальчиков в Верхнем коридоре, о плюющейся красным раковине и о странном мальчике со значком префекта. С тех пор прошло уже недели две, но больше ничего необычного в школе со мной не случалось. Ту одежду, что была на мне в самый первый день – новый брючный костюм и шелковую блузку, – я засунула в заднюю часть гардероба и заменила скромными трикотажными «двойками» и юбками в полном соответствии с указаниями доктора Синклера.

Кстати, Доминику я не стала рассказывать о той стычке с Филипом Синклером. Его крайне неодобрительное отношение к «Королю Генриху» и без того уже стало источником возникшего между нами напряжения, а мне вовсе не хотелось давать ему лишний повод для язвительных комментариев. Не рассказала я ему и о том мальчике со значком префекта, а также о своем посещении мужского туалета в Верхнем коридоре. Вместо этого я изо всех сил старалась найти в моей новой школьной жизни что-то смешное, анекдотическое, чтобы повеселить и Доминика, и Эмили, – например, как Скунс ошибочно принял меня за мальчика, а также кое-что из тех историй, которые поведала мне Керри во время больших перемен. Мне казалось, что если мне удастся заставить Доминика поверить, что я постепенно приживаюсь в «Короле Генрихе», он несколько смягчит свое отношение к этой школе.

Только ничего у меня не получилось.

– Там нездоровая атмосфера, – упрямо твердил Доминик. – Да и вообще ни к чему тебе работать в бывшей школе Конрада. Это неизбежно будет вызывать у тебя всякие печальные воспоминания.

– Да нет, что ты! – Я, конечно же, лгала, зная, что, если все ему расскажу, он еще больше станет беспокоиться. Доминику всегда хотелось меня защищать, все равно от чего. Я была значительно моложе, и ему порой казалось, что я все еще ребенок. Для него не имело значения, что у меня уже есть собственный ребенок, как не имело значения и то, что я сумела выжить, хотя мне пришлось весьма нелегко. Он продолжал считать меня хрупкой и беззащитной, а я вовсе такой не была – во всяком случае, не была настолько уязвимой, как ему казалось. Да и те воспоминания не были на самом деле такими уж печальными. Просто я чувствовала, что там, в «Короле Генрихе», есть именно то, что мне нужно, чтобы наконец дать Конраду покой. Вот только сумею ли я это найти?

Доминика, однако, мои доводы совершенно не убеждали. Он не скрывал, что считает мой выбор места работы неправильным, и к концу моей второй недели в «Короле Генрихе» его неодобрение стало настолько агрессивным, что начало меня тяготить. Сколько бы я ни старалась рассказывать о своей новой работе весело и легко, он всегда вопреки собственному добродушию выискивал в моих рассказах нечто негативное. Иной раз, войдя в дом, я слышала, как он с кем-то тихо разговаривает по телефону, но при виде меня сразу же меняет тон и начинает говорить громко и весело. Я знала, конечно, что у него очень близкие отношения с родителями и сестрами. С сестрами он разговаривал по телефону особенно часто. Но мне было интересно одно: что именно рассказывает им он о наших семейных проблемах. А тут еще вдобавок ко всему Эмили завела себе нового воображаемого дружка, которого упорно продолжала называть Конрад.

Конрад хочет на завтрак оладьи. Конрад не любит брокколи. Не мешай, мы с Конрадом играем у меня в комнате в куклы. Просто у нее сейчас такой период, уговаривала я себя. У многих детей появляются воображаемые друзья, и причины для этого могут быть самыми различными и вполне безобидными. Но вряд ли стоит говорить, что Доминик, разумеется, и в этом тоже винил мою новую работу. Поведение Эмили, твердил он, – это классический крик о помощи ребенка, которому явно недостает внимания.

– Она сейчас в таком возрасте, когда ей абсолютно необходима стабильность, – заявил он как-то раз, когда я особенно поздно вернулась домой. – И мне очень не нравится, что девочка так много времени проводит в одиночестве. Вспомни ту картинку, которую она нарисовала в школе. А теперь еще этот Конрад появился…

– В той картинке не было ничего особенного, Дом.

– Но я же видел, как сильно она тебя напугала.

– Нисколько она меня не напугала. Я просто очень удивилась, только и всего. По-моему, это означает лишь одно: нам нужно быть осторожней, когда мы ведем разговоры в ее присутствии. Именно поэтому я и перестала водить ее в гости к моим родителям, которые об осторожности и не думают. Именно у них она, должно быть, и подцепила имя «Конрад». И потом, у многих детей есть воображаемые друзья. В этом ничего необычного нет.

Доминик с сомнением посмотрел на меня:

– Ты стала другой с тех пор, как начала там работать. Отдалилась от нас. Совсем не спишь. Чем-то все время озабочена. Ложишься каждую ночь не раньше трех.

– Во-первых, ты явно преувеличиваешь, Дом. А во-вторых, я же должна подготовиться к урокам, написать планы.

– По-моему, ты говорила, что планы уроков имеются на кафедре.

– Имеются, но… – Я умолкла, вдруг почувствовав раздражение. – Доминик, как ты не понимаешь! Ведь французский – для меня не основной предмет. И мне приходится заранее читать и прорабатывать подготовленные кем-то тексты. Должна же я знать, как мне их использовать в классе. Я не могу просто прийти на урок и начать тему, откуда вздумается, как это делаешь ты.

– Я же всего лишь «саннибэнкер», не так ли? Самый обыкновенный ворчун, вооруженный мастихином.

– Я же совсем не это имела в виду!

Он отвернулся.

– Вот так это обычно и начинается, – сказал он с горечью, и его тринидадский акцент – который большую часть времени дремлет и лишь иногда выныривает на поверхность, если Дом чем-то расстроен или возбужден, – вдруг стал слышен на редкость отчетливо. – Побудешь среди этих ублюдков в докторских мантиях и с оксфордскими дипломами в загашнике и очень скоро начнешь чувствовать себя там как дома!