– С каким телом? – переспросил я, прикидываясь идиотом.

Снова тот же мрачный взгляд, и я спохватился:

– Ах, с тем! Этим вопросом уже занимаются.

– Вот как? – В голосе Бен послышалось недоверие.

– Ну, разумеется, – с каким-то беспечным отчаянием продолжал врать я. – Уже и полиция там побывала. Вы, наверно, заметили, что… э-э-э… некий участок на краю котлована прикрыт брезентом, чтобы обеспечить сохранность улик.

– А-а-а… – неуверенно протянула Бен.

Некоторое время мы оба молчали, так что я успел допить свой чай и теперь страстно мечтал съесть хотя бы одно печенье. Паузу прервала Бен.

– И что дальше? – спросила она. – Вы уже узнали что-нибудь новое?

– Нет, пока я ничего нового не узнал. И никаких собственных суждений на сей счет не имею, – сказал я. – Вполне возможно, что никакого криминала тут и нет, а то, что вы обнаружили, всего лишь комок заплесневелого старья. Хотя, конечно, и мне, и вам следует предоставить возможность разбираться в этом соответствующим специалистам. В общем, я постараюсь выбросить все это из головы и радоваться последним летним денькам, чего и вам советую.

– Между прочим, сэр, все утро шел дождь, – заметила Бен, и мне показалось, что сейчас она скажет что-то еще, однако ее намерениям помешал звонок, возвещавший конец перемены.

– Все-все-все, бегите скорей на урок, – поспешил я отослать ее, пока она не догадалась по моему голосу, что тот вредоносный невидимый палец, вновь пробудившись к жизни в районе третьей пуговицы моего жилета, часто и болезненно тычет меня прямо под сердце и наигрывает на внутренней стороне моих ребер, как на барабане. И от этих тычков сердце у меня вдруг тяжко забилось – бум-бум-бум, – словно отсчитывая минуты и дни моей жизни.

– Но, сэр, как же все-таки насчет…

Я вылил в рот последний глоток чая и вновь ощутил тычок того невидимого пальца, на этот раз куда более болезненный.

– Я думаю, мы можем спокойно предоставить возможность заниматься всем этим… Черт побери!

– Сэр? Что с вами, сэр? Вам плохо?

Я попытался убедить ее, что со мной все в порядке, но слова не желали слетать с моих губ. У меня было такое ощущение, словно все звуки застряли у меня где-то в глубине глотки. Я видел перед собой полированный паркетный пол Верхнего коридора и на нем крошечный кусочек фольги, похожий на пластинку слюды. На несколько мгновений зрение мое, как и мое сознание, полностью сосредоточилось на этом кусочке фольги, ибо та боль в груди, больше уже не заигрывая со мной, вдруг раздулась, развернулась, как аккордеон, и я упал, сильно ударившись головой об пол. Я еще слышал, как по полу со звоном покатилась моя чайная чашка, как меня окликают чьи-то голоса, а потом громче всех прозвучал резкий голос Бен, которая требовала: Вызовите «Скорую помощь»! Скорей! У мистера Стрейтли сердечный приступ.

Я всегда надеялся, что мои последние в жизни слова будут исполнены некоего глубокого смысла. Возможно, я изреку что-нибудь из классики. «Morior invictus»[45], например. Или лучше «Melita, domi adsum»[46]? Но подобная перспектива всегда казалась мне такой успокоительно далекой; я был уверен, что у меня еще более чем достаточно времени, чтобы как следует спланировать свой уход. И вот я сейчас лежал на паркетном полу, пахнущем полиролью, меловой пылью и ножным потом, и чувствовал всего лишь слабое раздражение из-за того, что моими последними словами, похоже, оказалось какое-то жалкое богохульство.

Откуда-то сзади до меня донесся голос мисс Тиг, заведующей кафедрой французского языка. Странно, но голос ее звучал как-то слишком громко и тревожно. Мне всегда нравилась Китти Тиг, женщина в высшей степени разумная и практичная, на долю которой выпало немало жизненных испытаний. Потом голос Китти заглушил топот бегущих ног, последовал новый взрыв какой-то непонятной активности, и я почувствовал у себя на лбу чью-то ласковую руку.

– Держитесь, Рой, – сказала Китти Тиг. – Вы просто на минуточку потеряли сознание, но теперь все будет хорошо, вы поправитесь.

– Эрик, – пробормотал я. – Найдите Эрика.