28 апреля, в день приезда епископа Мануила в Ленинград, среди встречавших его на Московском вокзале была и мон. Иоанна. Прямо с вокзала Владыка поехал в Лавру на могилу своей матери, скончавшейся, когда он был в лагере. На другой день, вновь посетив дорогую ему могилу на Никольском кладбище, епископ прошел в келью схииеромонаха Серафима (Муравьева), где побеседовал со старцем, инокиней Варварой Враской и своими духовными детьми. Затем состоялась длительная, затянувшаяся за полночь дискуссия Владыки с собравшимися в келье мон. Серафимы (Голубевой) руководителями иосифлян. Но каждая из спорящих сторон осталась на своих позициях.
По свидетельству инокини Варвары, еп. Мануил так сказал ей о своих переживаниях: «Страшно все это и, главное, совсем не вовремя. Теперь как никогда надо бы нам всем сплотиться. Жаль мне их. Все это мои лучшие друзья. Но не могу я идти с ними против моей совести». 30 апреля, вновь зайдя к старцу Серафиму, епископ благословил сестру Варвару и мон. Иоанну посещать «Сергиевские» церкви и причащаться в Лавре, а на поступки, в которых они сами не могли разобраться, испрашивать благословения у отца Серафима. На вопрос сестры Варвары: «Владыко, Вы отдаете нас под руководство отца Серафима?» — еп. Мануил ответил: «Не совсем. Можете писать мне. Спрашивайте батюшку Серафима. С полным послушанием в наше время очень трудно, хотя оно и полезно и нужно в духовной жизни»[661]. В тот же день вечером в бывших митрополичьих покоях Лавры состоялась встреча еп. Мануила с иосифлянами, на которую пришли около 200 человек. Беседа продолжалась более двух часов, но спорящие стороны так и не пришли к согласию.
Как уже говорилось, в 1930 г. начались репрессии. Первой из сестер, еще 4 февраля 1930 г., была арестована послушница Елена Домнышева. Она прислуживала в соборе Воскресения Христова и с 1928 г. состояла членом приходского совета лаврской церкви Тихвинской иконы Божией Матери. Арестованная по делу архиепископа Гдовского Димитрия (Любимова) и других иосифлян и обвиненная в контрреволюционной деятельности сестра Елена была приговорена 5 августа 1930 г. к 5 годам лагерей, а 19 сентября отправлена в страшный Соловецкий лагерь особого назначения.
22 августа 1930 г. агенты О ГПУ провели обыск в комнате общины и арестовали трех сестер, у которых нашли мелкую серебряную разменную монету. Ее хранение якобы «подрывало систему денежного обращения в СССР». Монахини продавали свечи в соборе Воскресения Христова и небольшую часть вырученных денег хранили для приобретения продуктов и промышленных товаров. Арестованы были инокиня Анастасия Кузнецова, послушница Екатерина Суворова и монахиня Серафима (Голубева), у которых нашли соответственно 391, 28 и 10 рублей серебром. Мать Серафима как раз перед арестом возвратилась из поездки к ссыльному митрополиту Иосифу (Петровых), благословившему ее на пострижение в схиму.
Основной причиной ареста было участие сестер в иосифлянском движении. Но об этом из трех задержанных допрашивали только мои. Серафиму. 25 августа 1930 г., согласно протоколу допроса, она бесстрашно заявила следователю: «К иосифлянскому течению я примкнула вполне сознательно с момента выпуска митрополитом Сергием Декларации, которая, на наш взгляд, является антихристианской, предающей Церковь в руки безбожников. Мы, иосифляне, никак не можем согласиться с тем пунктом Декларации, где говорится, что радости советской власти — наши радости. Когда советская власть закрывает церкви, невинно наказывает духовенство — это радости только советской власти, а для нас это горести, как же мы можем радоваться, когда нас всюду притесняют.
К Иосифу в Устюжну я ездила один раз. С поручением от духовенства относительно епископа Сергия, о котором были возведены обвинения, что он вступил в сношения с ГПУ, ездила не я, а наш председатель церковной двадцатки Березовская. В письме были изложены доводы в защиту Сергия Дружинина, а затем в этом же письме были рапорты о награждениях духовенства. В ответ на письмо Иосиф высказался в защиту Сергия Дружинина. Березовская с этим письмом ездила в начале июля этого года. Я же ездила к Иосифу за тем, чтоб попросить благословения на пострижение в схиму. Иосиф меня благословил, но пострижение я не успела принять, так как была арестована»[662].
30 августа было подписано постановление о привлечении монахини Серафимы в качестве обвиняемой, так как она якобы «достаточно изобличается в том, что занималась скоплением и сохранением мелкой разменной монеты серебром». При этом были полностью проигнорированы показания матушки, что найденная у нее небольшая сумма (всего 10 руб.) предназначалась на личные нужды — покупку «дефицитных продуктов», ведь монахине приходилось заботиться и о проживавшем с ней душевнобольном сыне Сергее. В принятом 7 декабря обвинительном заключении «преступления» матушки уже были сформулированы в политической плоскости.
Она обвинялась в том, что вела «антисоветскую деятельность, примыкая к иосифлянскому реакционному течению и, имея в подчинении 12 монахинь, систематически занималась задержанием серебряной советской монеты». Всех трех сестер Тройка Полномочного Представительства ОГПУ в Ленинградском военном округе приговорила 11 декабря 1930 г. к 5 годам ссылки в Северный край с конфискацией серебряных монет. Они были высланы в с. Кубенск Вологодского округа[663].
Оставшиеся на свободе сестры вплоть до арестов 1932 г. переписывались с ними, отправляли посылки с продуктами и вещами. Вместо арестованных сестер в общину пришли новые послушницы: в 1930 г. — бывшая насельница Харьковского Успенского монастыря Елена Черкашина и ленинградская пенсионерка Анна Антонова, а в декабре 1931 г. приехала из Харькова Анастасия Тараканова. Кроме того, еще в 1929 г. была принята монахиня Анатолия (Семенова) из Знаменского Серафимовского монастыря Харьковской губернии, высланная с Украины. Она служила в канцелярии архиепископа Димитрия (Любимова), продавала свечи в соборе Воскресения Христова. Но большинство сестер по-прежнему составляли бывшие насельницы Иоанновского монастыря — монахини Глафира (Балмасова), Саломия (Загорельская), Евфросиния (Круглякова), Евтропия (Петрова) и другие. Многие из них, чтобы добыть средства на пропитание и оплату жилья, работали домработницами, уборщицами в артели «Коопшвей» и т. д.
Окормлял сестер общины архимандрит Александро-Невской Лавры Алексий (в миру Терешихин Алексей Федорович). Он родился 10 октября 1869 г. в г. Печоры Псковской губернии в зажиточной крестьянской семье, в 1881 г. окончил городскую земскую школу и в августе 1892 г. был принят в число клиросных послушников Лавры. С 1893 г. Алексей состоял чтецом при митрополичьей Крестовой Успенской церкви. 22 марта 1900 г. он принял монашеский постриг в мантию, 2 апреля 1900 г. был рукоположен в иеродиакона, 10 октября 1900 г. назначен келлиархом, а 15 июня 1909 г. рукоположен во иеромонаха. 15 июня 1910 г. о. Алексия назначили смотрителем лаврской больницы. С 1 октября 1911 по 1 мая 1912 гг. он был командирован для совершения богослужений в Никольской церкви популярного среди русской знати австрийского курортного города Меран (Южный Тироль). 6 мая 1912 г. иеромонах был награжден набедренником, с 19 сентября 1912 по апрель 1913 гг. и в сентябре 1913-апреле 1914 гг. — вновь командирован в г. Меран в качестве настоятеля Никольской церкви. Дальнейшим поездкам в
Меран помешала начавшаяся Первая мировая война. С мая по 18 сентября 1917 г. о. Алексий являлся членом временного присутствия Духовного Собора Лавры, а с 13 сентября 1917 по июнь 1918 гг. заведовал лаврским имением «Серафимово». С 14 мая 1919 г. он служил благочинным и членом Духовного Собора, 22 февраля 1920 г. был избран членом приходского совета храмов Лавры и 27 апреля 1920 г. награжден к Пасхе саном игумена. С 4 мая 1920 г.
о. Алексий наряду с обязанностями лаврского благочинного исполнял послушание помощника духовника. 28 августа 1920 г. он был назначен экономом Лавры и весной 1922 г. возведен священномучеником митрополитом Петроградским Вениамином (Казанским) в сан архимандрита. С 16 мая 1922 по 1924 гг. о. Алексий вновь служил лаврским благочинным. Впервые архимандрит был арестован 8 декабря 1924 г. по обвинению в уклонении от уплаты налогов и краже церковного имущества (в рамках сфабрикованного властями коллективного дела в отношении насельников Александро-Невской Лавры), в начале 1925 г. его освободили. 5 марта 1926 г. о. Алексий был приговорен Ленинградским городским судом по этому делу к одному году заключения, ввиду первой судимости наказание снизили до трех месяцев.
В ноябре 1928 г. старейший и наиболее авторитетный в обители архимандрит присоединился к сторонникам митрополита Иосифа, и архиепископ Гдовский Димитрий (Любимов) назначил его иосифлянским наместником Лавры. По некоторым, пока не подтвержденным документально данным, о. Алексий в 1930 г. был тайно хиротонисан (возможно, епископами Сергием (Дружининым) и Василием (Докторовым)) во епископа Кронштадтского. Впрочем, на допросе после ареста 28 августа 1930 г. архимандрит о своем возможном архиерействе сказал очень осторожно: «В епископа я еще не посвящен, но разговоры о моем епископстве идут уже года два». О. Алексий служил в Тихвинском и Николо-Феодоровском храмах обители и состоял членом их приходских советов (в 1928–1930 гг.)[664].
Иосифлянский наместник Лавры был арестован 22 августа 1930 г. вместе с проживавшим с ним в одной келии иеромонахом Тихоном (Зориным). Как и сестер лаврской общины, их обвинили в «умышленном» укрывательстве мелкой серебряной монеты. Дело монахинь выделили в отдельное производство, а отцов Алексия и Тихона включили в другое коллективное дело, по которому проходили еще 13 человек, в основном мирян — членов иосифлянских приходских советов. В составленном 7 декабря 1930 г. обвинительном заключении говорилось, что в середине года в стране возникли «затруднения» с серебряной разменной монетой, и одной из причин было «злостное укрывательство ее» церковным активом, якобы стремившимся подорвать денежное обращение в СССР. На самом деле, затруднения появились в результате массовой эмиссии бумажных денег и их девальвации, серебряные же монеты сохраняли свою устойчивость. Поэтому многие люди, в том числе верующие, копили их на приобретение вещей, продуктов и т. п. При обыске у архим. Алексия конфисковали 64 рубля серебром, а у иеромонаха Тихона — 48 рублей 60 копеек. Их обвинили также в распространении антисоветских листовок и слухов. На допросах насельники Лавры вели себя мужественно и свою вину отрицали. Вместе с отцами Алексием и Тихоном в одной келлии проживал монах Мартиниан (Баранцев), у которого при обыске изъяли 10 рублей серебром, но не арестовали. Позднее он перешел к сторонникам митр. Сергия, в 1934 г. был рукоположен во иеромонаха и выслан из Ленинграда уже в марте 1935 г.
Из 15 арестованных по делу «укрывателей серебра» 14 человек были осуждены. Постановлением Тройки Полномочного Представительства ОГПУ в Ленинградском военном округе от 11 декабря 1930 г. архимандрит, ввиду пожилого возраста, был приговорен к высылке в Северный край на 3 года с конфискацией имущества и отправлен в д. Сысоиха Пустораменского сельсовета Харовского района Вологодского округа, а иеромонах Тихон — к трем годам заключения в концлагерь. Условия жизни о. Алексия в ссылке были тяжелыми, и 12 ноября 1932 г. он обратился в ГПУ с просьбой о досрочном освобождении, указывая, что «суровый климат и недостаток питания подорвали его здоровье», а в последнее время вообще перестали выдавать хлебный паек, без которого существовать невозможно. Однако архимандриту в ходатайстве отказали, и он отбыл полный срок[665].
Архим. Алексия в качестве духовника общины сестер сменил иосифлянский священник Сергий Батышев, до закрытия в 1930 г. служивший настоятелем храма Алексия, человека Божия при Ленинградском подворье Арзамасского Алексеевского монастыря. С 1930 г. он служил тайно на квартирах и трижды в месяц приезжал к сестрам в Лавру. В их комнате о. Сергий совершал молебны, исповедовал, причащал. Монахини ходили также на службы в собор Воскресения Христова, храмы Лавры, церковь Михаила Архангела (Малоколоменскую). Отца Сергия арестовали 8 октября 1931 г., его обвинили в антисоветской деятельности и «устройстве подпольных богослужений». Постановлением Коллегии ОГПУ от 20 марта 1932 г. о. Сергий был приговорен к 5 годам лагерей, а в 1937 г. его расстреляли[666].
В ночь с 17 на 18 февраля 1932 г. были арестованы все сестры общины. Тринадцать из них проходило по монашескому делу, объединявшему около 60 подследственных: 14 монахов
Александро-Невской Лавры, 15 — из подворий Валаамского монастыря и Киево-Печерской Лавры, 12 насельниц Воскресенского Новодевичьего монастыря, пять монахинь из Вырицы, два священника и несколько мирян. Сестры из общины Лавры мужественно говорили следователям о своем неприятии антирелигиозной политики правительства, именно в тот период осуществлявшего «безбожную пятилетку». Так, монахиня Евтропия (Петрова) заявила: «Советскую власть я ненавижу, ибо раньше царская власть была наша власть, она помогала монахиням, а советская власть ненавидит и церкви, и монастыри, следовательно отсюда ясно, что эту власть мы ненавидим». Почти так же говорила монахиня Саломия (Загорельская), распространявшая на улицах духовную литературу: «Советскую власть ненавижу потому, что она… занимается открытым грабежом, отобрала дома и имущество у хороших людей… Я считаю себя грешной, что от советской власти получала хлебную и продуктовую карточку и получала продукты. Наша обязанность была как можно больше привлекать людей в свою семью». Подтверждали сестры и свою верность Иоанновскому монастырю, в том числе, принятые в общину во второй половине 1920-х гг., например, монахиня Иоанна (Кундрюцкая) назвала себя на допросе последовательницей о. Иоанна Кронштадтского и подчеркнула: «Когда монастырь был закрыт, я… была в нем и молилась у стеночки»[667].
Наибольшее внимание следствия привлекла старшая монахиня общины Сергия (Васильева). Она вела дела с ЖАКТом, переписывала духовную литературу, отправляла сосланным сестрам посылки и т. д. Мон. Сергия не скрывала своих убеждений и рассказала о жизни общины: «…при наступлении существующих порядков, определяемых преимуществом большинства над меньшинством, я первое время держалась кое-как в той окружающей среде, с которой приходилось иметь дело на службе в советских учреждениях, но между тем и вместе с этим постепенно нарастала неприязнь к этой новой и чуждой для меня среде, вследствие чего я стала искать выхода, но выхода в превалирующей советской общественности не нашла. Приспосабливаться к ней — не в моем характере, и поэтому оказалось единственно для меня возможным приблизиться к церковной жизни. Перестала вовсе служить в советских органах. Летом в 1930 году приняла монашество… До пострижения в монашество и в особенности после того, как я стала монахиней, я являлась последовательницей антисергиевского церковного течения, всецело приняла ту платформу, которая проводилась и проводится иосифлянской церковной организацией. Когда еще не было это наше течение разгромлено, я посещала церковь „Воскресения на Крови“, где был еще не утрачен дореволюционный церковный уклад. После же разгрома я осталась верной иосифлянству и примыкала к тем людям, которые группировались вокруг священника Сергия Иосифовича Батышева.
В Александро-Невской Лавре, в общежитии монахинь, проживала около пяти лет. Общежитие наше в своем роде в миниатюре является монастырем. Жили сообща, всего нас тринадцать человек.