в окна рвется и зовёт.
Он летит ко мне навстречу,
песню нежную поёт…
Он пел негромко, без привычных эстрадных ужимок. Но зал вдруг разом перестал греметь вилками и бокалами, внимая печали знойных городских улиц.
Лариса сидела, будто окаменев. Это был лейтмотив её детства. Тогда причитания аргентинского танго лились с одной из больших чёрных пластинок, которые крутили в их доме на громоздкой радиоле. Женщина из другого мира, нереально далёкого, жаловалась на разбитую любовь. Мама поднимала влажные глаза к потолку и шептала:
– Лолита Торрес, чУдная Лолита…
Позже подросшая Лариса посмотрела Бог знает как сохранённые в советском прокате фильмы с этой певицей. Она очень хорошо поняла растроганный мамин шепоток, но никогда нигде больше не слышала необычных латиноамериканских мелодий. Что ж, пыль повседневности заносит даже самые яркие звёзды….
И вдруг здесь, в этом разгульном кабачке, прозвучало незабываемое:
В шумном городе
мы встретились весной,
Сколько улиц
мы прошли тогда с тобой,
Сколько раз тогда прощались,
и обратно возвращались,
Чтоб друг другу всё сказать…
Вслед за неподражаемой испанкой танго любви обосновалось в репертуаре Гелены Великановой и Клавдии Шульженко, покорив послевоенные танцплощадки поголовно всех советских городов. Но сейчас страстные стенания выводил мужчина, у него получался уже совсем другой рассказ. Ноты были те же, а песня – иная. Не та, старинная, из детства, а сегодняшняя, но по-прежнему живая и горячая, забирающая душу. Грассирующий баритон, сходя на нет, допел прощальную строку, гитара простонала на последнем аккорде. В наступившей тишине вспыхнул верхний свет. Слышно было, как исполнитель снял с плеча инструмент. А потом…Ларисе казалось, что от криков, свиста, оваций, топанья ног вот-вот обвалится потолок кабачка. Нестройный этот гвалт постепенно слился в одно требовательное: ЕЩЁ!!! Колька, освобождённый, наконец, от магии Лолиты Торрес, подчинился зову публики, вскинул гитару и швырнул к ногам почитателей длинную бисерную россыпь звуков в сопровождение лишь лёгкого барабанного перестука. Опять – уже окончательно – сдал на руки басисту свою кормилицу, поклонился в пояс, послал собравшимся рукопожатие и крикнул:
– Спасибо, что оценили. Я ухожу, меня ждут.
И вприпрыжку подался к столу Нагорнова:
– Лоло, ты идёшь?
Ошарашенный Стас поднялся, будто хотел загородить собой Ларису, не дать ей вдвоём с этим шалопаем выкинуть очередное неприличное коленце. Но она, послав юбиляру нежнейший прощальный поцелуй, выскочила вслед за Колькой, уже раскрывшим навстречу ей объятия. Вслед неслись возмущённое дребезжание Нагорнова и оглушительный Аллочкин смех.