Иное дело фабрично-заводские кадры. Здесь партийцев клепали помногу. Ежеквартально и ежемесячно загоняли в ряды коммунистов заданное число пролетариев, заманивая посулами материальных и моральных благ вроде ускоренного продвижения по жизни в очередях разного толка.
Дозированным было и право советского обывателя на получение информации. Отцы нации скрупулёзно вычисляли, сколько радиочастот, сколько и каких телеканалов и печатных изданий должно приходиться на душу населения. Народу следовало доносить ровно столько правды жизни, сколько правящая верхушка считала необходимым. И в помине не было того моря разливанного СМИ, в котором захлёбывалась страна победившей гласности. Один телеканал, одна радиостанция, одна газета на область – и хорош! Вполне достаточно для освещения героических буден трудящихся олухов!
Впрочем, всё же существовали и другие малюсенькие информационные канальцы. Каждый уважающий себя начальник трудового коллектива – если, конечно, у него наскребалось достаточно денег – тоже вещал по собственному местному радио и выпускал собственную многотиражную прессу. Разного рода одно-двухполосные «Нефтедобытчики», «Машиностроители», «Политехники», «Заводские будни» и даже «Сучкорезки» забивали стране мозги статейками на тему выполнения и перевыполнения всё тех же планов и заданий. При этом для советских идеологических инструментов, которые тачались по единому шаблону, так же стандартно характерны были кошмарного качества фотоснимки, верстка сталинского образца, косноязычие и бесталанный стиль.
В таких «органах администрации, парткома, профкома и комитета ВЛКСМ» начинали свою журналистскую карьеру многие сотрудники нынешних разухабистых рупоров перестройки. Не была исключением и Лариса Лебедева, после инженерного вуза пробовавшая себя в крохотной многотиражке.
В отличие от большинства коллег ей повезло: первым её редактором оказался Андрей Сокольский, только что получивший свой писательский диплом. Но работали они вместе недолго. Андрей с его резким прямолинейным характером не пожелал до нужной степени подлизаться к парткому, а Лариса после его отставки ушла в более солидную газету, выходившую дважды в неделю.
Однако времени совместной творческой деятельности хватило для того, чтобы Сокольский, что называется, поставил ей руку. По большому счёту, от публикаций в «малой прессе» никто не требовал ни особой тщательности изложения, ни безукоризненности стиля: были бы приличнее сельской стенгазеты, и ладно. Несмотря на это, Андрей Романович строго разбирал Ларисины статьи, информации и репортажи, показывая стилистические погрешности и ошибки в построении материалов. Она, не имевшая профильного и даже филологического образования, в этот период переняла от Андрея самые ценные для литсотрудника навыки. Так что впоследствии, когда Романыча уже не было рядом, могла самостоятельно и весьма критически оценивать свои работы. Они стали хорошими, искренними и честными друзьями, хотя Сокольский и не скрывал, что не против более тесных отношений. Конечно, если Лариса Петровна не возражает… Но в тот момент она была добропорядочной женой, и подобного рода намёки не принимала всерьёз.
Потом в течение нескольких лет Лебедева и Сокольский виделись лишь изредка на каких-нибудь прессухах или медийных тусовках. Вновь довелось попасть в одну газетную упряжь только здесь, в «Вечернем обозрении», под тухлым началом бывшего партийца Бори Триша.
К удивлению обоих, одну борозду с ними доверили пахать и общему нехорошему знакомому Володьке Ниткину…
Ниткин в далёкие времена совместной работы Андрея с Ларисой числился в многотиражке как законная штатная единица. Именно числился, так как основное рабочее время проводил, сидя где-нибудь на жёрдочках то в парткоме, то в профкоме. Оттуда и приносил свои кондовые отчёты, плохо поддающиеся обработке даже такому редактору от Бога, как Сокольский. А по начальству, как со временем выяснилось, носил все реальные и вымышленные редакционные сплетни.
От Ниткина идеологическое начальство и узнало о якобы безнравственном поведении редактора в отношении одной из корреспонденток. В обществе развитого социализма подобные вещи считались смертным грехом. Сокольского вызвали в партком. Взбешённый попыткой принюхаться к своей интимной сфере, Романыч ничего отрицать не стал (да и отрицать-то было нечего!), а положил на стол заявление об уходе. Ларисе о позорной моральной экзекуции не сказал: она бы очень удивилась и бросилась его защищать, испортив и себе первые шаги в журналистике.
Редакторское кресло опустело, но ненадолго: вскоре в нём удобно развалился Владимир Натанович. Начал он с того, что попытался реально продолжить вымышленное дело предшественника – завести шашни с Ларисой. Недвусмысленно дав понять, что ему известна причина ухода Андрея, как и то, что она, женщина семейная, не захочет продолжения скандала, он открыто предложил себя в качестве замены Андрею Романовичу. Плюгавенький, кривоногенький и уже лысоватенький парнишка в вечно мятом пиджачишке, менявший носки не реже одного раза в неделю и пугающийся собственной тени, он с чего-то возомнил себя равнозначным Сокольскому, красавцу-атлету и умнице с двумя дипломами.
Того, что произошло дальше, Нитки никак не ожидал. Лариса как по волейбольному мячу, без предупреждения пару раз врезала по его страшненькой усатой мордочке, и резкой походкой направилась прямо в кабинет парторга. Такого возмущения стены партийного святилища, уставленные знамёнами и увешанные вымпелами, ещё не знавали. Парторг слова не мог вставить между яростными тирадами разошедшейся дивчины. Он едва успел кивнуть секретарше, чтобы та волокла Ниткина. При появлении растрепанного новоиспечённого редактора сразу стало ясно, что Лариса не сочиняет: два багровых следа от её маленьких ладоней на потных Ниткинских щеках красноречиво свидетельствовали в пользу её доводов.
Лебедева ещё продолжала свою скороговорку, защищая Андрея Романовича, когда парторг молча положил на стол два чистых листа и две ручки. Говорить больше было не о чем. Две объяснительных легли в его папку «Кадры». Ниткин был отстранён от газеты.
И вот теперь Лариса, ещё с «Прибориста» питающая презрение к Ниткину, вынуждена была снова терпеть его присутствие в редакции. Смачными пощёчинами их отношения не завершились. В благословенные советские денёчки они то и дело пересекались на разных мероприятиях. То оказывались на каком-нибудь общегородском совещании или субботнике с участием прессы, то Союз журналистов проводил свой междусобойчик, то приезжала столичная шишка, встречать которую обязан был весь местный медийный бомонд… Да мало ли поводов для неожиданных встреч случается у представителей их профессии!
Каждый раз Лебедева ловила на себе плотоядный взгляд Натаныча, который с годами стал ещё невзрачнее, а вдобавок насквозь пропах сигаретной дешёвой дрянью. В последнее время от Ниткина всё чаще несло не только застоялым табаком, но и тщательно маскируемым перегаром. Но при любом подходящем случае он не переставал напоминать, что его предложение стать Ларисиным другом сердца остаётся в силе.
– Понимаешь, очень хочется посмотреть, чем прельстила ты нашего Андрюшу – вкрадчиво шамкал Володька, приводя Ларису в бешенство. Она по-прежнему очень нравилось ему. Но, не имея никаких шансов на взаимность, удовольствовался тем, что выводил её из себя.
Сейчас, с опаской думая о том, не переменит ли Сокольский решения ставить её материал, она вдруг вспомнила о Ниткине. Как они этого-то персонажа не учли! Лариса не без основания боялась, что, узнай Натаныч их планы, может наложить свою грязную, с прокуренными коготками лапку на её многострадальную публикацию.
Возможности для этого у него имелись. После давнего изгнания из редакторов Ниткин неплохо пристроился в другом многотиражном «органе», где нравы были куда менее строгими. Там он свёл тёплое пивное знакомство с Васечкой Толстогоновым и ещё одним фруктом по прозвищу Витас, всеми силами рвущимся в число сильных мира сего. Правда, мечта этого карьериста исполнилась лишь в разгар перестройки, но зато как! Ему, прокравшемуся аж в мэрию, отдали на откуп руководство всеми городскими СМИ!
Естественно, что при таком раскладе Ниткин с Васечкой получили железобетонные тылы, о которые могли разбить лбы любые газетные начальники. В «Вечернем обозрении» Ниткин присвоил себе роль некоего ока государева, призванного блюсти и коллектив, и даже самого главреда. А уж в его отсутствие и подавно мнил себя важной птицей, мимо которой ничего не должно пролетать и проскакивать.
Ну да волков бояться…