Сокольский продолжал молча глотать этакую Лоркину наглость. Да кто ж в редакции не был осведомлён о нагоняе, который Триш учинил Лебедевой из-за этих, как она выразилась, откровений! А ей как с гуся вода! Приходит и на голубом глазу требует наплевать на начальственный запрет!
Хотя отчасти она и права: лично ему от главного не поступало никаких особых распоряжений относительно этой злосчастной истории. Триш уезжал в Эмираты, когда ещё новых данных по двойному убийству не было. А теперь есть. И в отсутствие начальства поступать с этой свалившейся на голову информацией вольно по его, Сокольского, усмотрению.
Так прикидывал заместитель главного редактора «Обоза», молча глядя на беспардонную возмутительницу нынешнего спокойствия.
Лариса, зная характер своего давнего друга, терпеливо ждала. Она сознательно не напоминала Андрею Романовичу, что причиной второй отставки её материала была вовсе не писулька от Ванечки, а жёсткий окрик из мэрии.
– Лорик, ты меня подбиваешь неподписанный материал поставить? Кто за это отвечать будет?
– Так шеф же сам сказал, что юристы его консультировали и сказали, что ничего страшного.
– Дорогуша моя, страшны во всём этом совсем не юридические несоответствия. Страшен, и даже опасен сам герой твоего гениального творения, Валерий Андреевич Кротов. Связываться с ним всё одно, что против ветра плевать: как ни старайся, тебе же обязательно всё назад и прилетит. Не знаю, какие там юристы чего Тришу напели; зато знаю, что у меня единственная квартира, которую придётся на кон ставить, если дело дойдёт до суда с Кротом. У тебя, кстати, тоже с материальной частью не густо. А ещё я точно знаю, что любой суд в этом городе в случае чего впишется не за нас с тобой, а за этого убийцу.
Лариса поняла, что Сокольский уходит в глухую оборону. Ещё немного, и выцарапать его оттуда шансов не будет. Она решила испытать последний – запрещённый – приём. Противным дурашливо-тоненьким голоском она вдруг запричитала:
– Андрюша, с каких это пор ты стал таким зайчиком? Пушистеньким-пушистеньким, трусливеньким-трусливеньким, противненьким-противненьким? Глазки бы на тебя этакого не смотрели! А куда же пропал наш мужик, за которым вся редакция была, как за каменной стеной? Да вот же он, наш теперешний зайчик-убегайчик… Даже Триш рядом с таким лев.
И, сменив тон, грубо по-мужицки сплюнула:
– Тьфу!
Не глядя больше на зама, пошла к дверям с упрямо наклонённой головой.
– Да… ты… ты… – мычал, ярясь, Сокольский, не находивший достойных слов даже в своём громадном словарном запасе.
Лариса резко развернулась на самом пороге и уже серьёзно, но жалобно, почти со слезами, сказала:
– Ну, придумай что-нибудь! Неужели и ты, как перестраховщик Боря, готов помереть раньше времени? Уступить дорогу последней человеческой дряни только потому, что её такая же дрянь прикрывает?
Сокольский, набычившись и сопя, грозно надвигался на неё. Подойдя вплотную, он уставился налитыми кровью зенками в Лоркины глаза. Она вздрогнула, но взгляда не отвела. Так с минуту они играли в глядели. Потом Андрей отпрянул, шумно выдохнул и прорычал:
– Правдолюбка хренова! Иди работай! Я к Лизетте, потом скажу, что решил. Сам позову!
Лариса на обмякших ногах поплелась в свою каморку. Опять полезла в бутылку! Сколько раз обещала себе не давать воли эмоциям – и вот, опять не сдержалась! А ведь будь на её месте мужик, обязательно бы схлопотал леща, за Романычем не заржавеет. Теперь ей остаётся только глушить подступившие рыдания и ждать, что там надумают столпы «Вечернего обозрения».
Навстречу ей из своего кабинет-буфета высунулась Смешляева, приоткрылись двери и ещё нескольких комнат:
– Ларисочка, все редакционные бабы уже третий день ни о чем другом думать не думают, как о твоём недавнем кавалере!