– А новые учредители не для того пришли в «Обоз», чтобы редакционные сопли развешивать по городским фонарям. Допустить такой глупости никак не можно. Словом, так: ваши обстоятельства и требования мне известны, данными мне полномочиями принимаю решение их удовлетворить. С этой минуты господин Ниткин уволен. Хотя лично я считаю, что и остальные участники инцидента заслуживают наказания, правильно было бы ваши прошения подписать. Ну да на первый раз… Сейчас всем забрать свои бумаги и разойтись по рабочим местам. Серьёзных дел впереди полно, а они – куролесить!..
Идя на собрание, борцы за справедливость приготовились опять митинговать, требовать, стоять на своём, пока не будет изгнан никчемный вредоносный Володька. Но такого поворота не ожидал никто. Они пришибленно разбрелись по кабинетам переваривать случившееся.
А варяг Лукич погнал верхушку «Обоза» в кабинет главреда. На следующий день Гришина, довольная, как именинница, по секрету выболтала Ларисе, что Наш Ильич попал под грандиозный разнос. Не всё ему с бессловесных подчинённых стружку снимать! Вася Егоров, её давний знакомец по горисполкому, перебравшийся в столицу, оказался более чем осведомлённым о редакционных порядках, а в особенности о беспорядках. Боре досталось не только за покровительство гнусным проделкам Ниткина, из-за которых умер человек, а сам рулевой чуть не потерял управление вверенным ему изданием. Припомнили Тришу и заячий мандраж перед городскими чинушами, и палки, вставляемые в колёса толковым корреспондентам, и даже попойки кабинет-буфета.
– Ниткин – свой человек в мэрии, его так просто не объехать, я вынужден был с этим считаться! – блеял Триш в оправдание.
– А тебе кто зарплату платит, кто деньги на издание даёт – мы или мэрия? Раз пошла такая пьянка, мог бы позвонить, мнение учредителей спросить!
– Так куда звонить, где вас искать? – редактор вёл себя как нашкодивший третьеклассник.
– Не врать! Все реквизиты у тебя есть. И вообще – в своём ли уме ты был, когда гнал Сокольского и сажал себе на шею этого скунса? Ждал, когда заместитель пинком выставит тебя из редакторского кресла? Так я и без твоего Ниткина могу это обеспечить! – по-военному орал Василий Лукич, а его деваха всё пунктуально конспектировала.
Позеленевший Триш разве что в ногах у «представителя» не валялся, вымаливая прощение и возможность пересмотреть, искупить, доказать.
Разборки завершились строгим выговором и приличным штрафом, тут же снятым с жалованья Бориса Ильича.
Егоров, видимо, имел особое влияние в верхах Зауралья: он моментом притушил занимавшиеся аппаратные страсти. Курилов был нейтрализован первым. Друг Володька в одночасье оказался отлучённым от Витаса. Главный по СМИ даже оставил мысль подыскать бывшему наушнику какое-нибудь тёплое местечко, как упорно прочили злые языки. Ниткин, вечно под шафэ, неприкаянно шлялся по редакциям, разнося всяческие небылицы про Лебедеву и не оценившего его Триша.
– Посмотрим ещё, Лариспетровна, кто кого! Ниткин последнего слова пока не сказал! – злобно хорохорился Натаныч за очередным возлиянием.
Его слова никто всерьёз не принимал, зная, что Ниткинские россказни нужно делить на три. Однако угрозы многим казались совсем не пустой болтовней, о них со всех сторон сигналили Ларисе. От этакой подлой личности всего можно ожидать!
Душонка оскорблённого бывшего замредактора успокоилась тем, что тот пристроился к новообразованной партии, ратующей якобы за народные интересы и свободы. Теперь он, опустошая партийные закрома, встал на сторону горластых лево-либеральных демократов.
Тем временем даже маловеры Зауралья уразумели, что демократические выборы – совсем не прежний добродушный междусобойчик, с которым они сроднились при Советах. Недоедающие от безденежья семьи за головы хватались при виде миллионов и миллиардов, спускаемых на агитацию – на огромные придорожные щиты, на горы листовок в почтовых ящиках, на забитые агитпропом газетные полосы и нескончаемые «головы в телевизоре». Кампания нового образца разворачивалась невиданно широко и денежно, заливала избирателей ушатами вранья, а политических противников – грязью и кровью. В ход шли приёмы, о существовании которых регион прежде даже не слыхивал…
Вот в чудный предмайский вечер вышел прогуляться у реки Герман Иванович Златковский. Вдали от шума городского захотелось внять плеску волн, запечатлеть в душе розовый закат. Потянуло и на большее: пройтись у кромки воды, даже забрести в неё – черт с ними, со стодолларовыми новыми туфлями. И так возжелал человек приблизиться к тишине и естеству природы, что шагнул в реку по колено, а потом и вовсе с головой…
Охрана, караулившая за ближними кустиками, дабы не мешать высокому созерцанию, хватилась, когда Герман Иванович уже утоп. Совсем. Навсегда. Директор крупнейшего химического предприятия, выдвинутый в наивысшие депутаты, лежал ниц в водице при пиджаке и портфеле, а грудь его и голова были прошиты пулями. Вокруг ни души, в эфире ни звука, на речке ни плеска, на камешках ни следа, а человека нет, как нет. Большого человека!
Оперативники вцепились в дело, будто ошпаренные коты. Вцепишься тут, если со всех сторон пошла накрутка, какой отродясь не бывало. На пульс происшествия разом водрузили руки прокурор города, начальник ГУВД и даже сам мэр. И все в один голос требовали немедленного раскрытия заказного убийства. При этом начальство талдычило о заказе, как о факте, не подлежащем сомнению.
По горячим следам сыщики обшарили заброшенный пляж и обнаружили заметную вещицу. Поодаль от тела, на пригорке, лезла в глаза какая-то сине-белая безделица. Да и не безделица – брелок к ключам от автомобиля. От БМВ приметный брелок.
Улика? Кто мог оставить на берегу такую?
В те годы по пальцам можно было сосчитать персон, что раскатывали на «бэхах» по улицам Зауралья. Из составленного списочка сразу выпал сынок мэра, а также тройка «уважаемых людей» из блатных, которых в момент происшествия не было в городе. Вне подозрений остался бывший директор центрального универмага – ввиду безупречной репутации и железного алиби из госпиталя. Вычеркнули медицинское светило международного масштаба: его подержанный седан был куплен на премию за какое-то научное открытие, и во время онО стоял в гараже.