Хотя рисунки в миниатюрной книжке рассказывают очень близкие по сюжету истории, их эмоциональная окраска весьма различна. Как и рецепты из Терезина или устные свидетельства выживших жертв, они показывают больше, чем говорят напрямую, и делают это посредством настроения, тона и оттенков. Каждое из этих различий, включая гендерные, оказывается глубоко значимым. Как мы видели при анализе понятия punctum у Барта, в каждом художественном решении в этой книжице любой самый незначительный аспект образа, любая деталь могут отодвинуть на периферию все остальные. И все же, как мы уже видели, значение маленькой книжки из Вапнярки как предмета-свидетеля – для Артура Кесслера в момент получения подарка и для нас сегодня – намного превосходит сумму ее частей и, конечно же, ее миниатюрную форму.

Как истолковать миниатюрность этой книжки, ее наиболее характерные свойства? Наверняка материалы для ее изготовления – кожу, бумагу, шнурок, чернила и акварель – было непросто достать в лагерных условиях, и размер изделия, по всей видимости, свидетельствует о скудости ресурсов. Кроме того, Артуру Кесслеру было проще спрятать такой подарок, когда он покидал лагерь, отбывая в неизвестном направлении в Транснистрию. Гастону Башляру, так красноречиво писавшему о миниатюре как явлении, принадлежит проницательное наблюдение, вполне применимое к нашей книжке. Он вспоминает зарисовку Германа Гессе, первоначально опубликованную во французском литературном журнале Fontaine, издававшемся в Алжире в годы Второй мировой войны. Гессе описывает ощущения заключенного, рисующего пейзаж на стене своей камеры – миниатюрный поезд, который въезжает в туннель. Когда тюремщики входят в его камеру, происходит вот что: «Тут я сделался совсем крошечным. Я вошел в картину, сел в поезд, он тронулся и пропал во тьме туннеля. Еще несколько мгновений едва виднелись легкие завитки дыма, клубившиеся над круглым отверстием. Наконец дымок рассеялся, вместе с ним исчезла картина, а с картиной и я сам»¹⁴. Эта сценка очень живо отражает глубокую связь миниатюризации, заключения и власти. Миниатюра раскрывает безнадежность мечты спрятаться, сбежать, одержать верх над более могущественными тюремщиками. Бегство возможно лишь благодаря хитрости, воображению, фантазии, как снова и снова показывает пример маленьких сказочных персонажей вроде Мальчика-с-пальчик. Можно заметить, что, будучи фантазией человека, лишенного какой бы то ни было власти, миниатюра оказывается гендерно маркированной. Феминизованные и инфантилизованные своими тюремщиками заключенные-мужчины увлекаются мечтами о бегстве, выражая их в миниатюре, вместо вооруженной борьбы, традиционно более маскулинной реакции.

Сюзан Стюарт пишет, что миниатюрное представляет собой «метафору внутреннего пространства и времени буржуазного субъекта», тогда как гигантское – метафору «абстрактного авторитета государства и коллектива, публичности, жизни»¹⁵. Хотя книжка из Вапнярки – произведение коллективное, в ней можно видеть выражение частного пространства субъекта, которое в наибольшей степени оказывается под ударом в условиях заключения в концлагере – частного пространства, не поглощенного, но взлелеянного сообществом, в котором оно смогло сохранить себя. Но эта книжка есть также свидетельство и напоминание о стойкости и упорстве вопреки всему. Каждый миниатюрный рисунок со схематично нарисованными человечками являет нам индивидуализированный опыт беспрецедентного страдания и выживания, пусть даже мы не вполне осознаем неадекватность той или иной формы этого выражения. Каковы бы ни были практические причины, заставившие создателей книги выбрать для нее именно такую форму, к ним необходимо добавить понимание того, что, вручая Артуру Кесслеру этот миниатюрный предмет, его пациенты дарили ему самое ценное, что у них было, – маленькую частичку своей частной жизни, своего внутреннего пространства, которое они смогли сохранить. Изготовленный вручную, придуманный и исполненный коллективно и при этом состоящий из плодов индивидуального воображения, этот миниатюрный предмет, переданный в дар ему – а через него его сыну и нам, – заключает в себе не только их подписи, но и их телесные отпечатки. Посредством такого сложносоставного акта передачи миниатюра оказывается крошечным средоточием частной жизни, в данном случае разделенной с другими и бросающей вызов удушающей и мертвящей власти государства.

Наряду с другими сохранившимися рисунками и гравюрами из Вапнярки, книжка Кесслера помогает нам представить себе культурную деятельность заключенных лагеря во всей ее сложности как способ духовного сопротивления дегуманизации заключенных со стороны их тюремщиков и отчаянию из-за распространения неизлечимой болезни. В этом смысле книжка Кесслера снова оказывается близка поваренной книге из Терезина. В Терезине, где занятия искусством были разрешены и даже поощрялись администрацией из пропагандистских соображений, сборник рецептов, тайно составленный женщинами-заключенными, был примером отказа играть по правилам, установленным нацистской администрацией, и сопротивления им.

Кроме того, миниатюрный размер книжки из Вапнярки связан с другим примером миниатюризации, о котором несколько заключенных лагеря рассказывают в своих мемуарах: с общими письмами, которые узники тайно переправляли на волю. Вот как об этом рассказывает Матей Галл:

Получив в дар свою книжку, Артур Кесслер, несомненно, вспомнил о миниатюрных письмах, которые он писал так же, как остальные заключенные. Нам размер книжки тоже помогает зрительно вообразить эти коллективные письма и прекрасно продуманный процесс их составления. Возможность представить себе активную культурную жизнь лагеря или же технологию пересылки писем превращает книжку Кесслера и ее рисунки в точки памяти, которые соединяют пласты времени и опыта, отделяющие нас от прошлого.

Но как мы уже видели, миниатюрность может свидетельствовать и о куда более важных вещах. Размер книжки отражает минималистичность магистрального сюжета, связывающего все семь серий рисунков. Как это ни парадоксально, быть может, лишь через минимализм и миниатюризацию заключенные могли выразить огромность своего опыта. Как в случае рецептов из Терезина, буквально только из ряда вон выходящие примеры позволяют представить себе масштаб уничтожения, его тотальность, разрушение как индивидуального, так и коллективного начал, которые представлял собой Холокост. Глядя на рецепты из Терезина и миниатюрные рисунки из Вапнярки, мы можем представить себе, как Энни Штерн читала книгу, переданную ей матерью, как она отыскивала скрытые знаки, сообщения и объяснения, – значения, выходящие далеко за рамки обычных рецептов. Мы можем попытаться представить себе, что чувствовали люди, получая крошечные письма от родных из Вапнярки, как это делала Джудит Кесслер, жена Артура. Какими немногословными должны были быть эти послания и насколько богатыми и многозначными они становились при прочтении! Рецепты из Терезина и книжка из Вапнярки требуют от нас одинаково тщательного и многостороннего чтения. Места так мало, что каждая строчка, каждое слово могут оказаться ключом. В таком контексте самые незначительные, почти незаметные пометки и различия становятся сверхвидимыми и диспропорционально значимыми.

Похожее колебание между невидимостью и сверхвидимостью отличает тему гендера в связи с геноцидом: кажущаяся незначительность делает ее особенно значимой и важной. Как отношение фигуры и фона на картине или колебание между схематичными фигурками и объемными изображениями персонажей, оно оказывается значимым, осязаемым, только чтобы снова отойти на второй план, уступив место другим темам и проблемам. Рецепты из Терезина и рисунки из Вапнярки становятся, таким образом, чем-то большим, чем микромиры и символические отражения лагерей, где они появились на свет, – это отражения самого процесса прочитывания гендера в контексте катастрофы. Как точки памяти они действительно дают возможность перешагнуть сквозь время и пространство – через несопоставимость гендера с Холокостом, его колебание между передним планом и фоном, его считываемости и несчитываемость.

Миниатюра, пишет далее Стюарт, представляет собой сон наяву, через который «мир вещей может открыться, показав тайную жизнь… жизнь внутри жизни»¹⁷. Но этот миниатюрный памятный альбом, отпечаток, переживший смерть тех, кто столько об этом рассказал, очень неохотно раскрывает свои секреты. Чтобы расшифровать один только секрет обложки, приходится использовать яркий свет, увеличительные стекла и проявить немалое упорство – и когда нам это удается, книга действительно открывает свою тайну. Оказывается, что слово Causa, составляющая часть названия книжки, это вовсе не румынское слово; до того как некоторые буквы поблекли или стерлись, название выглядело так: «Dr. Honoris Causa, Vapniarca, 1943» (ил. 7.11).

7.11. Dr. Honoris Causa, Vapniarca, 1943. С разрешения фотографа, Лео Шпитцера

И как только обложка книги оказывается читаемой, она сама становится сверхвидимой, являя глубины иронии и несовместимости, определяющие саму ее структуру. Сквозящая тут ирония особенно очевидна тем, кто имеет опыт академической жизни. Ведь этим подарком пациенты награждают Артура Кесслера званием почетного доктора своего концентрационного лагеря! Когда загадка обложки разгадана, значение книги как простого подарка заменяется ее функциональным смыслом знака отличия – это своего рода ироническая похвальная грамота, украшенная завитыми лентами из обычных шнурков. Но этот знак отличия заключен не в почетном официальном дипломе. Вместо этого он заключен в графическую форму, в маленькие частные рассказы пациентов доктора Кесслера о встречах с ним. Миниатюрная форма, противопоставленная высокопарному заглавию, подчеркивает несопоставимость, с одной стороны, занятий искусством, примеров доброты, милосердия и дружбы и, с другой, жизни в концлагере среди лишений и страданий. Это противопоставление, когда мы оказываемся в состоянии разглядеть его, становится невероятно пронзительным. Punctum заключается здесь не в деталях, но именно в этой несоизмеримости, указывающей в свою очередь на другие несоизмеримости – утверждения человечности перед лицом лишений и дегуманизации, усмирения голода мечтами о еде, обнаружения гендерных свойств в контексте потери человеческих.