— Смотри, — сказал он, — как этот чабан (то есть пастух) гордится. Сейчас к нам подъедет.

И точно, он проскакал мимо семей в машинах и пристроился к нам. Что-то спросил у Ай-Херела на тувинском. Потом обратился ко мне на русском очень плохом, видимо, из вежливости. Я отвечал, и всадник спешился, встав рядом. Заметил, что зимний тулуп был у него на голое тело, и для своих лет он был в прекрасной форме. Похоже, кочевая жизнь имеет свою пользу.

Пока мы ожидали, медленно пошел меж Ай-Херелом и им разговор, конечно на тувинском. Я не стал вмешиваться. Чабан стремился похвастаться скакуном и рассказывал, что едет со свадьбы дочери, где новый зять неожиданно сделал ему такой вот подарок. Мне потом это сказал Ай-Херел, добавив, что русский язык чабан знал неплохо, но если районовского попросить говорить на нем, он ответит: «Тува земля, Тува язык», — и озлобится. Поэтому я хорошо сделал, что не стал докучать, а молча любовался огромным жилистым скакуном с живыми и умными глазами.

«Чараш аыт, чараш, — повторял чабан, нахваливая жеребца и теребя его гриву. — Только мало учили, мало дрессировали! Ну ничего. Я тебя вышколю, я тебе дам науку…» И много подобного чабан говорил на наречии, лаская коня, как ребенка.

Тут подплыл паром ветхий, на моторе. Из рубки показался капитан — русский мужик с загорелым лицом и глубокими морщинами. Помощники навели доски к причалу, и первые машины начали проезжать. Мы с Ай-Херелом запрыгнули на палубу, составлявшую место на пять или шесть машин, капитанский мостик из кривых досок у самого носа и, пожалуй, все.

Наконец все поместились в хрупкую посудину. Енисей глубок и течение резвое. Я слегка не доверял этой конструкции, но Ай-Херел успокоил, что местные плавают по два раза в неделю и ничего.

Настала очередь всадника подниматься. Он вскочил в седло, дал круга и хотел заскочить по трапу, но конь резко встал в дыбы прямо перед ним и врос в землю. Как ни сжимал ему бока чабан, как ни ругался, а скотина не шла.

— Смотри, — сказал Ай-Херел, — сейчас чабан будет его обуздать.

И точно. Старик слез на землю и потянул жеребца, но тот не поддался. Затем он завязал ему глаза тряпкой. Погладил. Поводил по кругу. Опять неудача. Скакун не шел. Тогда он снял тряпку, схватил плеть и принялся стегать его нещадно. Конь заржал, а все-таки вперед не двинулся. Град ударов налетел со всех сторон, так что они сделались громкие, как сигналы машин. Уже эхом раздавались эти хлопки над нашими головами. И все, кто был на пароме, невольно подошли к борту — посмотреть. Дети с мамами встали тут и там и спрашивали, что же происходит. Матери отвечали, что конек не хочет плыть. И дети простодушно просили отпустить его в поле.

А чабан все тянул сбрую да со всего размаху бил прямо в зубы и морду, так что конь фыркал и слезы стояли у него в глазах. Так длилось минут пять. Уже матери начали отворачивать детей, но малыши не поддавались, им было любопытно. Кто-то из них давай плакать; матери возмутились. Мужья их занервничали. Тут чабан в последний раз замахнулся, как Ай-Херел не выдержал и с гневом крикнул ему:

«Не пойдет!» — и много еще на тувинском, чего не следует переводить.

Чабан уже стоял взъерошенный. Пот катился у него из-под бушлата, волосы на лбу слиплись — так он запыхался бить беззащитное животное. Тяжело дыша, он твердил всем нам: «Пойдет! Пойдет! Молодой еще… слабо учили… пойдет!» — и слова его отзывались злобой обещания.

Мы с Ай-Херелом спрыгнули с парома, с нами несколько мужиков. Обступили коня. Этот могучий, мускулистый жеребец весь дрожал как лист, когда я дотронулся. Он не встал на дыбы, не ударил никого из нас копытом как незнакомых. Он был смирен. И все мы могли его гладить. А тем не менее он не шел. Так мы со всех сил уперлись и начали толкать его вперед, как легковой автомобиль. Пробовали обвязать веревкой. Тщетно.

Минут сорок мы упирались. Знаете, и так и этак… И даже Ай-Херел, очевидно, сведущий в этом деле, не смог ничего придумать.

Капитан «Зари» крикнул, что сейчас отправляемся. «Больше нельзя?» — с акцентом спросил чабан на русском. «Нет», — был ответ. И мужики потихоньку стали возвращаться на борт. «Ладно», — отвечал Чабан спокойно и деловито. Он снял с коня стремена и седло, похожее на пыльный коврик. Достал из сумки длинную веревку, по виду обычную серую, накинул на шею животному и сделал три странных, но очень крепких узла. Тут ловкий чабан прыгнул к капитану, что-то ему шепнул, что-то дал и привязал другой конец этой веревки к парому, где была крепкая арматурина.

Спустился опять, взял коня под морду, прошептал ему что-то на тувинском и свел по берегу в воду. Мы с провожатым взошли на палубу, наблюдая. И чабан с улыбкой запрыгнул на паром.

— Поехали, — выразился он. — Пусть плывет, непокорный!

— Как же аыт? — забеспокоился Ай-Херел и принялся на тувинском убеждать чабана. Но тот в свою очередь не соглашался и отвечал, что конь молодой, сильный, что нынче Енисей неглубок и доплывет нормально (я перевод узнал после). Нам было жаль, и мы отправились к капитану, но тот только пожал плечами да сморщил загорелую свою физиономию. «Все будет нормально, Дмитрий, — равнодушно отвечал он мне, — с этими лошадьми в юртах живут. Они их знают, как себя, этот народ! Раз он сказал, что его конь доплывет! Значит, доплывет! Это ведь ЕГО конь!» Ай-Херел нахмурился, но промолчал. Я смирился. И впрямь, что за дело? Прошли да сели к себе в носовой части. Паром поплыл.

Скоро мы были уже далеко от берега, на средине бурного потока. Я любовался красотой степи. Вдали синели Саяны. Делал пометки. Смотрю, компаньон мой исчез. Конечно, я пошел в конец парома. Там вижу стоит Ай-Херел над прозрачной волной.

«Ну как? — говорю. — Все хорошо, Херел?»