Ну ладно, хватит хлебать, а то лопнешь. Бомж оторвался от животворной струи и снова утерся промокшим насквозь рукавом. Правда, надо идти и добыть деньжат хотя бы на пиво. Только вот где?

В помойках вино не валяется. День сейчас не базарный, на подступах к рынку много не подадут. У церкви – тем более, в лучшем случае сердобольные бабки бросят пару полтинничков. К тому же там своя мафия, придется делиться по-христиански, а то по шее дадут. На торговой базе за день работы платят неплохо, и жрачка в обед бесплатная. Но расчет только вечером… К тому же какой из него с такого похмелья работник? Свои же и отошьют. Им нахлебник не нужен. Да и хозяйка – баба прожженная, в таком состоянии не возьмет. Вот если стырить чего-то или случайный калым… Так это дело случайное!

Одно остается – бродить по улицам и клянчить с прохожих, кто сколько даст. Унизительно, но надежно. Русский народ сострадателен. Глядишь, на пиво и наканючишь. Только вот время сейчас нехорошее – мертвый сезон. На работу граждане уже пробежали, пенсионеры по магазинам еще не пошли. А больше в этом проклятом городе из дома и незачем выходить… Но душа-то горит! И не только душа. Мисюня погладил тоскливым взглядом колонку, но воды хлебать больше не стал. Печально вздохнул и по пустынной улице поплелся к вокзалу. Здесь вероятность встретить прохожих была маленько побольше.

***

Улицу заливали солнце, зеленые тени листвы и трезвон воробьев. Мисюня всегда любил лето. В прежней жизни – за отпуск и возможность оторваться от надоевшей работы. В этой – за тепло и за шанс поживиться на чьем-нибудь огороде. А еще это лето нравилось тем, что можно пожить не в теплом, но душном подвале, а на чистом и вольном воздухе, в развалинах, приглянувшихся еще по весне. Там, конечно, ночью бывает и холодно, и мало ли кто зайдет да обидит – но все-таки как-то вольготней, чем в темной сырости подземелья. И соловей поет по ночам, и звезды…

– Звезданутый ты! – смеялся Черныш, но смеялся беззлобно. Сам он жил в подвале безвылазно и неудобств особых не замечал. Впрочем, жить ему, похоже, оставалось не долго – с его-то одышкой и круглым, как пузырь, животом, ехидно выпиравшим из тщедушного тела.

Интересно, а сколько осталось ему самому? Мисюня сощурился, с трудом шевеля затекшими с похмелья извилинами. Третий год он бомжует. Здоровье пока ничего, хотя с прежним, конечно же, не сравнится. Но если так дальше пойдет… Лет пять? Или десять? Эка хватил! Хотя Черныш-то вон сколько живет… Да какая, в сущности, разница? Что, это жизнь? Чем скорее – тем лучше!

Рвущий уши стон тормозов и гром сокрушительного удара ворвались в печальные мысли резко и грубо. От них больно ёкнуло в голове, и вода, испитая накануне, запросилась наружу. Бомжик даже присел от страха и неожиданности. Но истинный ужас предстал пред его глазами, когда Мисюня обернулся на звук.

Перекресток двух улиц, Гагарина и Чайковского, стал ареной жуткой аварии. Грузовик, нагруженный кирпичами, стоял, уткнувшись разбитым носом в измятую иномарку. Его шофер, с залитым кровью лицом, едва шевелился в кабине, пытаясь открыть ее дверцу. Быть может, это было и сотрясение мозга, но Мисюня тут же решил, что водила вдребезги пьян. С одной стороны, чутье подсказало. А с другой – не мог, ну не мог нормальный и трезвый так дико влипнуть на пустом перекрестке. Вон, от иномарки просто гармошка осталась.

Тем, кто сидел в протараненной легковушке, повезло не так, как шоферу грузовика. Тот хоть плохо, но шевелился. Хотя как сказать – может быть, и ему было б лучше уже никогда не очухаться. Водитель и пассажир на переднем сидении, попавшие под удар, похоже, были убиты мгновенно. А вот второй пассажир лежал на асфальте, рядом с полуоторванной дверцей, придавленный сверху спортивной сумкой с надписью «Adidas». Впрочем, признаков жизни он тоже не подавал.

Мисюня присвистнул и хотел было дать стрекача – лишняя встреча с ментами бомжа не прельщала. Однако вид сумки, валявшейся просто так на пустом перекрестке – трупы не в счет! – заставил его передумать. Стрелой, словно заяц, метнулся он к месту аварии и схватил вожделенный багаж.

Сумка оказалась тяжелой.

– Поди-ка, к поезду торопились, – подумал бродяга. – Там теперь, наверное, и жратва, и из одежды чего. А может быть, и бутылочку в путь захватили…

Раззадоренный легкой удачей, мародер огляделся и хотел уже было нырнуть заодно в карман к потерпевшему, но тот вдруг открыл глаза. Секунду длилась немая сцена, потом Мисюня рванул к себе сумку, в которую уже впились крепкие пальцы пришедшего в себя пассажира, и со всей возможною резвостью припустил по улице прочь от вокзала.

***

Вам приходилось бегать с похмелья? Да не просто так, а с тяжелою сумкой в охапке и ожидая резкого окрика «стой!»? Нет? И не дай того Бог. Впрочем, бежал Мисюня не долго. И сил на то не было, и особой нужды. Никто за ним не погнался, а потому, свернув пару раз в переулочки и дворы, бомж перешел на шаг. Жаркий пот катил по лицу, дыхание было тяжелым и хриплым, но в целом все выглядело прилично: ну, идет себе человек, несет сумку. Какое дело кому, что одет пешеход в рванину, а сумка – с иголочки, крутая, престижная? Купил, нашел, подарили! И вообще, пошли на… Да никто и вниманья не обратит. И обращать больно некому.

Бег измотал последние силы, голова совсем отрывалась, а во рту рассыпались Каракумы. Горя вожделением, в одном из дворов Мисюня присел за кустик акации, подальше от скамеечек и подъездов, и дрожащей рукой потянул за хвостик застежки-молнии. Когда-то и сам он езживал – в отпуск, в командировки. Еда и питье – и питье! – всегда кладутся с самого верха, чтобы, сев в поезд, долго их не искать. А ребята в машине были крутые, такие с бутербродами не поедут. Может, даже и коньячок…

Молния послушно разъехалась пополам, обнажая нутро «Adidas’а». Бомжик, глотая слюну, глянул в недра украденной сумки – и во рту стало суше, чем было. Вместо одежки и выпивки его пораженному взгляду открылись толстые пачки долларов, наполнявшие сумку до самого верха.

***

Первое, что проделал Мисюня – задернул молнию вновь и крепко зажмурил глаза. Белой горячки у него пока не бывало, но по рассказам он знал, что виденья при ней бывают всегда неприятные: пауки, черти, мыши и прочая гадость. А тут ведь сумка была полна вовсе не червяками. Минуточку посидев и собравшись с духом, бомж вновь потянул за застежку – медленно и с опаской, словно наружу могло бы выпрыгнуть что-то ужасное. Но нет, видение не исчезло. Деньги лежали на месте, по-прежнему зеленея портретами заморского президента. Бродяга шумно вздохнул, как после стакана чистого спирта, и решительно сунул руку за пачкой. Но вынуть ее не успел.