Яркий блик фонаря замер возле ступенек. Наталья видела, что Лида остановилась, присела. Услышала сдавленный вздох. Подбежала ближе – и ощутила слабость и дурноту.
– Слава Богу, Коля не видит, – была первая мысль, пришедшая в голову. – Хватит уже с него на сегодня!
На крылечке, ногами на верхней ступеньке и головой на земле, лежал упавший навзничь мужчина. На лбу его красовалась глубокая рана, из которой текла густая темная кровь.
– Сашка, братик! – вскрикнула Лидия Александровна и уронила фонарик.
Глава 6
Теперь валерьянкой благоухала кухонька в избе Серафимы. Лида, с повязанной какой-то тряпкою головой, сидела за столиком и обмахивалась полотенцем. Наташа примостилась напротив и уговаривала соседку вызвать «скорую помощь» – хотя бы проверить давление. За стеной раздавался переливчатый храп.
– Сашка, сволочь, – глотая слезы, причитала Лидия Александровна, – пьянчуга проклятый! Непутевый, вот непутевый! Надо же, к матери на похороны мертвецки пьяный явился. Башку где-то расшиб, нас до смерти напугал…
Словно в ответ, пьяный Сашка вывел совершенно немыслимую руладу, забормотал и заворочался на скрипучем диване.
Санек был младшим сыном умершей Серафимы. Первой в семье родилась Лида, вторым был сгинувший в местах заключения Павел, а третьим, младшеньким, Сашка. И насколько старшей всю жизнь была Лида, настолько же младшим всегда оставался Сашок. Дочка, с раннего возраста рассудительная и серьезная, не хуже большой помогала матери по хозяйству. А когда глупо и страшно погиб отец, вздумавший по пьяной лавочке прокатиться на товарном составе и неудачно сошедший с вагона на полном ходу, девочка стала практически взрослой. Братья были совсем еще маленькими, и Лиде волей-неволей пришлось сделаться нянькой. Серафима работала, надрываясь с утра до вечера, чтоб обеспечить осиротевшую семью самым необходимым. А Лидашка надежно прикрывала тылы: стирала, готовила, по мере сил следила за братьями. Но силы-то оказались невелики.
Трудно сказать, был ли причиною недосмотр. Может быть, просто девочка удалась в родню материнскую, в сиуновскую кровь, а мальчишки унаследовали папшкины удаль и пофигизм. Но Лида, несмотря на все трудности, закончила техникум, а после – заочно – и институт, вышла замуж, работала на порядочной должности. Братья же, окруженные с детства семейной заботой, росли вкривь и вкось. Средний без конца хулиганил, хотя регулярно получал за это разборки в школе и дома, наказания, и слезы матери и сестры. А младший, вроде с виду спокойный и тихий, был, по выражению матери, «как вода». То есть с одной стороны – никакой, без цвета, вкуса и запаха. А с другой – точно так же, как поверхность пруда, легко расступался перед любой попыткой воздействия и тут же легко и бесследно восстанавливал прежнее свое аморфное состояние. Повлиять на него было практически невозможно. Мальчик рос замкнутый, молчаливый, друзей у него, в общем-то, не было. Много читал, но никогда прочитанным не делился. Жил весь в себе. В сравнении с братом был просто паинькой, за что исправно получал от старшего колотушки. Впрочем, Пашка достаточно быстро понял характер братца-тихони и приспособил его себе «на побегушки». Сашка, не выказав ни малейших эмоций, судьбе подчинился, однако соучастником лихих хулиганских действий так и не стал. Остался верен тактике стоячей воды.
Ко времени, когда Саня оканчивал школу, а Пашка уже сидел по первому разу, неожиданно выяснилось, что будущий выпускник понятия не имеет, что делать дальше. Смысл жизни для него заключался в лежании на диване с книгой, безразлично какой, или в созерцании телеэкрана. И вдруг жестокая жизнь объявляет: еще немного – и все это кончится. Не будет больше ни лакомых кусочков, ни запаса чистых рубах, ни скудных, но легких карманных денег. Внезапно выяснилось, что уже через несколько месяцев такое чудесное детство закончится, и впереди ждет, скорей всего, армия! Стресс был жестоким, но это первое потрясение Сашка вынес достаточно стойко и впервые сам принял решение: поступать в институт. Решение это было продиктовано в первую очередь паническим страхом перед службою в армии – только институт с его военною кафедрой давал реальнейшую «отмазку». Перед столь существенной выгодой на задний план отошли и необходимость покидать родной город, и грядущая жизнь в общежитии. О трудностях учебы Санек как-то не думал. Учился в школе – осилит и институт.
В институт он действительно поступил. Но, к сожалению, кроме новых знаний, обрел в студенческой среде и новый смысл жизни.
Так уж вышло, что спиртное – сладкий тягучий портвейн – мальчик попробовал впервые на выпускном вечере в школе. Попробовал за компанию, и ему не понравилось. А тут, в студенческом общежитии, на волюшке вольной, хлебнув еще пару раз за знакомства, Сашка вдруг осознал прелесть ощущения опьянения. После стакана-другого исчезали куда-то заботы, мелкими становились проблемы, менялись в лучшую сторону люди и даже погода. Юноша нашел для себя чудодейственный эликсир безмятежного счастья, спиртное помогало ему оставаться все тем же спокойным и зыбким прудом, вязкой водою, бесчувственной к любому воздействию.
Однако избежать воздействий не вышло. Стремительно достигнув успеха на поприще алкогольной нирваны, Санька уже через год был из института отчислен и отправился в армию, которой так когда-то боялся. Впрочем, теперь уже страха не было. За год усердного пьянства в психике тихони и молчуна многое изменилось.
Два года службы прошли, в общем, благополучно. Той дедовщины, которой старательно пугали мамаш и детей в мутные времена перестройки, тогда еще не было, и если огребал Сашок неприятности, то по своей реальной вине. Однако к тому времени исчезла в армии и настоящая армейская дисциплина, так что время от времени упражняться в поглощении спиртного никто особенно не мешал. И вопреки надеждам матери и сестры, каким Сашка в армию отправился, таким и вернулся. Если не хуже.
Вот тут терпенье родных все-таки лопнуло, и возвратиться к прежней, школьной еще жизни на всем готовом у дембеля не получилось. Уже на четвертый день Серафима Васильевна решительно заявила сыночку, что кормить, а тем более поить тунеядца не станет, и выперла устраиваться на работу. Безропотный Санька на работу устроился, благо с этим проблем еще не было. А потом на другую, на третью, четвертую… Отовсюду его прогоняли, и только дом для беспутного всегда оставался открыт. Мать – не начальник и не жена, всегда примет, даже если и не простит.
Но на счастье измученных домочадцев, золотому работничку Александру подвернулся вербовшик, уговоривший того податься в далекую Якутию за длинным рублем. И Сашка клюнул. Конечно, будь на его месте нормальный мужик, действительно и зажил бы нормально. Но Санёк и тут не остался надолго. Однако и в родную избушку более не вернулся, а так и принялся мотаться по Российским просторам, зараженный, видимо, странной идеей найти себе идеальное место работы. Изредка от него приходили короткие письма о том, как он чудесно устроился и как его ценит начальство. Почерк в них год от года становился корявей, и дрожь писавшей руки замечалась все больше.
В последнем сообщении говорилось о том, что Саня служит теперь в элитном поселке начальником охраны, на хорошем счету, получает немалые деньги, собрался жениться. Эту информацию Лидия Александровна прочла следующим образом: работает сторожем в шестисоточном дачном кооперативе, с работы пока что не гонят, живет с какой-то алкашкой под стать себе. Ну, слава Богу, хоть не бомжует. Есть куда телеграмму отбить. Только надолго ли?
Глава 7
Слушая Лидию Александровну, Наташа сочувственно кивала отяжелевшею головой и едва находила силы, чтобы не рухнуть под шаткий стол и самой не заснуть на кухне не хуже явленного в ночи алкоголика Сашки. Сон уже сковывал мысли, и перед глазами мелькали туманные видения страшного дня. Перепуганный сын, мертвая соседка в покрытой росою траве. Отчаянный Витькин крик, поднявший с постели. Меловая бледность Колиного лица и резкий запах нашатырного спирта. И, наконец, перепачканный кровью в стельку пьяный сын бабы Симы, явившийся проводить в последний путь усопшую мать. Конечно, дорога дальняя, разве можно удержаться, не помянуть по обычаю?