Но Мери покачала головой:
— Нет, я не о выигрыше. Совсем о другом. О другом — и это действительно сокровище! Настоящее огромное богатство, ты такого и представить не в силах!
— Но ты же мне расскажешь? — то ли вопросительно, то ли утвердительно проговорил он и зевнул.
— Может, и расскажу. Зависит…
Никлаус снял мундир и нижнюю сорочку, собираясь ложиться. В низу живота у Мери разгорелось пламя. Она повернулась и, нащупав колесико фонаря, прикрутила его почти до отказа. Так можно было быть уверенной, что снаружи их теней не будет видно.
— Эй! Рид! От чего зависит-то? — дернул ее Никлаус.
Он вытянулся рядом, словно какой-нибудь обычный сосед по койке.
Тогда Мери сползла со своей постели и, стоя на коленях прямо перед его лицом, начала расстегивать крючки на мундире. Никлауса одолевала зевота, он жмурился, как кот на солнышке. Но когда он снова открыл глаза, так и не дождавшись ответа на свой вопрос, «солдат Рид» заканчивал освобождать очень миленькие грудки из-под стягивавшей их плотной повязки.
Между двумя белоснежными полушариями посверкивали нефритовый «глаз» и подвеска с изумрудом.
— …зависит от тебя, — завершила свое условие Мери.
Никлаус так и раскрыл рот.
Однако удивление и растерянность его длились недолго. Их жадные взгляды встретились, и Мери прильнула к своему сержанту. Рука Ольгерсена проскользила до заветного местечка между ногами, еще затянутыми в форменные штаны, и нащупав там утолщение от вложенной Мери, как обычно, свернутой в трубку тряпки, на миг замерла.
— Давай, давай, исследуй получше, сержант, все проверь! Убедишься, что солдату Риду есть чем тебя удивить! И так будет всегда!
Сержант опрокинул ее на спину и склонился над ней. Он был в восторге оттого, что инстинкт его не обманул.
— Ох, невозможная ты, немыслимая! — прошептал он. — Никогда ни одна женщина не вела себя так, как ты. Никогда ни одна женщина не пошла бы служить солдатом в регулярную армию.
— Потом все объясню. Завтра. А сейчас, этой ночью, люби меня. Всю ночь люби — я изголодалась, сто лет не занималась этим!
Никлаус не заставил повторять ему это предложение дважды.
27
Они так и не разжали объятий до утра, когда прозвучал рожок к побудке. Мери открыла глаза первой и, опасаясь, как бы кто-нибудь не ворвался, по простоте, в их палатку, заторопилась одеваться. Никлаус придержал ее, вынудив повернуться к нему. Он улыбался.
— Чего ты? — спросила Мери.