— Да как же так — «заметил»? А мне почему ничего не сказал?

Он одной рукой обнял ее и прислонил к себе, а другой прикрыл ей рот: слишком громко удивляешься, ни к чему, чтобы новость преждевременно стала известна всему полку. И продолжал шепотом, как у них было заведено с самого начала:

— Я же не дурак, Мери. Вот уже три месяца мы занимаемся с тобой любовью, и месячных у тебя не было ни разу. Все же как на ладони — мы живем под одной крышей. И надо быть слепым или уж таким рассеянным, чтобы…

— Не понимаю: это все, что ты можешь сказать? Никакого другого впечатления на тебя это не произвело? И ты молчал…

— Просто я ждал, что ты сама мне скажешь. Не хотел торопить события.

Мери вконец растерялась:

— Нет, теперь совсем уже не понимаю! Ты должен был взбеситься, досадовать, ругаться, ну, не знаю, на худой конец — расстроиться хотя бы.

— А если я счастлив? — оглушил он ее новым признанием, бросая на подругу исполненный нежности взгляд.

Она замерла.

— Счастлив?!

— Ну да, счастлив! Мне кажется, я с ума по тебе схожу, Мери Рид, — улыбаясь во весь рот, продолжал удивлять ее Никлаус. — И для меня речи не может быть о том, чтобы этот ребенок рос без отца!

— Но я… я не хочу идти за тебя замуж! — еле проговорила Мери.

Никлаус предвидел такую реакцию: уж слишком Мери всегда настаивала на своей потребности в свободе, завоеванной с оружием в руках, слишком упорствовала в желании ни от кого никогда не зависеть, добиться осуществления своих планов, заполучить богатство и имя, страшась повторить судьбу матери. Если бы он хотел, то мог бы помешать этой беременности. Он не мальчик — умеет вовремя остановиться, не доведя дело до зачатия, и до сих пор он не разрешал себе плодить ублюдков, оставляя пустыми животы шлюх, с которыми спал. Но тут ведь другой случай! Если он этого не сделал, значит, любит ее! И хочет убедить, что они могут вести нормальную жизнь даже вопреки ее собственной воле, даже если она станет отказываться.

— У тебя нет выбора, — заключил свою речь Никлаус. — Вспомни о матери.

— Оставь мою мать в покое, — огрызнулась Мери, внезапно пожалев о том, что рассказала ему о горестях Сесили. — Я дорожу тобой, Никлаус, тем не менее это вовсе не означает, что ради ребенка я должна отказываться от своих планов!

— Да кто ж говорит, чтоб ты отказывалась, Мери! — удивился он. — С тех пор как мы познакомились, ты без конца говоришь со мной об этих фантастических сокровищах, которые позволят тебе наконец стать богатой и получить в свои руки власть. Ну, и я тоже вдохновился твоим проектом. Но ведь ты покинула Францию три года назад! Вполне вероятно, что за этот срок клад кто-то уже нашел и даже разбазарил, — пусть даже один из нефритовых ключей к нему принадлежит тебе. Я-то готов следовать за тобой хоть в Вест-Индию, хоть куда, чтобы удостовериться, на месте ли сокровища, как, впрочем, и преследовать твоих врагов, а если понадобится — и избавить тебя от них. Уж поверь, я слишком люблю приключения, чтобы вместо этого с душой отдаться ремеслу нотариуса, которое навязывает мне семья.

Никлаус набросился на подругу, и Мери почувствовала, как мало-помалу убывает у нее желание сопротивляться натиску. А он между тем добрался губами до ее уха и прошептал:

— Ты ждала три года, Мери Рид, и за это время все, чему было суждено произойти, произошло. Так почему не подождать еще немножко: пока мой сын родится и подрастет настолько, чтобы пойти в плавание с нами?

— А на что мы станем жить? — поинтересовалась она.

— Я, между прочим, не без средств, — напомнил любовник, — и вполне в состоянии содержать тебя до тех пор, пока все не будет готово. Но я не желаю, чтобы на тебя указывали пальцем как на шлюху, которую обрюхатил солдат. И ты знаешь, что я прав, Мери. Твоя гордость, как и моя, пострадала бы от такого…