Он опустил голову, крепко стиснул маленькую руку и поцеловал ее, может быть, более долгим поцелуем, чем следовало, прошептав при этом:

— Такова воля Аллаха.

Потом, не оглядываясь, быстро спустился по веревочному трапу и спрыгнул в шлюпку, которая уже ждала у правого борта.

Герцогиня стояла неподвижно, тоже, казалось, о чем-то задумавшись. Когда же она обернулась, шлюпка уже коснулась берега.

Сделав несколько шагов по направлению к корме, где дожидались ее приказаний папаша Стаке и Никола Страдиот, она оказалась перед арабом, который смотрел на нее с бесконечной нежностью.

— Что тебе, Эль-Кадур?

— Снимаемся с якоря? — спросил он, и голос его дрогнул.

— Да, отплываем тотчас же.

— Так будет лучше.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что турки гораздо опаснее христиан и от них надо держаться подальше, синьора. И особенно опасны… турецкие львы.

— Может, ты и прав, — отвечала герцогиня, с досадой тряхнув головой.

Она подошла к грот-мачте и сказала папаше Стаке, который разговаривал с греческим капитаном:

— Поднимайте якорь и ставьте паруса. Будет лучше, если мы еще до рассвета окажемся далеко отсюда.

— На такелаж! — скомандовал старый помощник капитана флота Венецианской республики голосом, достойным капитана. — И поторапливайтесь, акулы Архипелага!

Моряки распустили закрепленные вдоль мачт огромные латинские паруса, потравили шкоты, затем привели в движение лебедку, изо всех сил налегая на кабестан, чтобы достать якорь со дна.

Все это заняло несколько минут. Кливера галиота наполнились, он медленно развернулся, чуть накренился на левый борт и гордо покинул рейд, едва не задевая отвесные скалы.

Он проходил мимо маяка, стоявшего на обрыве, когда герцогиня, подняв глаза, увидела на краю обрыва неподвижно застывшего всадника. Свет маяка блеснул на стальной кольчуге, покрывавшей его грудь, и на шлеме, обернутом тюрбаном.

— Мулей-эль-Кадель! — прошептала она, вздрогнув.

Дамасский Лев, словно угадав, что его заметили, прощально помахал рукой.