И почти сразу же раздался голос папаши Стаке:

— Эй, араб, ты что творишь?

— Убиваю турка, — ответил голос, который герцогиня тотчас же узнала.

Она резко обернулась.

— Эль-Кадур! Что за безумие опять на тебя нашло?

— Хочу его убить, чтобы вы, госпожа, больше не испытывали к нему никакой признательности.

Араб держал в руке длинноствольный пистолет и уже прицелился в Дамасского Льва, который неподвижно стоял на краю скалы, гордо и прямо держась в седле.

Под ним был обрыв, и, если бы пуля настигла его, никто не смог бы его спасти.

— Загаси фитиль! — крикнула герцогиня.

Араб помедлил в нерешительности, но лицо его исказила гримаса жестокой ненависти.

— Дайте мне убить его, госпожа, ведь он враг Креста.

— Опусти оружие! Я приказываю!

Араб склонил голову и резким движением выбросил пистолет в море.

— Повинуюсь, госпожа.

Потом ушел на нос галиота, сел на бухту каната и спрятал лицо в широких складках своего белого плаща.

— Этот дикарь совсем спятил, синьора, — сказал папаша Стаке, повернувшись к герцогине. — Убить такого замечательного человека! Похоже, этот огрызок черного хлеба позабыл, что, если бы не турок, испускать бы нам сейчас последний вздох, сидя на колу. До чего же неблагодарны эти арабские разбойники!

— Не обращайте внимания, господин помощник капитана, — отвечала герцогиня. — Эль-Кадур всегда был очень вспыльчив. Встаньте к штурвалу и посмотрите хорошенько, нет ли у выхода из бухты какой-нибудь галеры Али-паши.

— С таким судном нас не должны беспокоить неповоротливые парусники, синьора, я за это отвечаю. Потравить еще шкоты! Живее, акулы Архипелага! Мне хочется провести хорошую ночь!

Герцогиня снова обернулась к маяку, уже удалившемуся от них шагов на шестьсот-восемьсот, и увидела на краю скалы неподвижную фигуру Мулея-эль-Каделя, которая словно вырастала из тьмы.

— Жаль, что он турок и что он появился после ЛʼЮссьера, — прошептала она.