— Стой, стрелять буду!

Перпиньяно и герцогиня вздрогнули, услышав этот голос, а Эль-Кадур с глухим рычанием молниеносно выхватил из ножен ятаган.

— Лащинский! — вскрикнули все трое разом.

Мулей-эль-Кадель сделал знак герцогине и остальным остановиться, потом пришпорил коня, и тот гигантским прыжком оказался перед поляком, стоявшим посередине моста с обнаженной саблей.

За ним, в трех шагах, застыли как статуи двенадцать янычар, держа аркебузы с зажженными фитилями.

— Кто ты такой, чтобы осмелиться загородить мне дорогу? — спросил Мулей, обнажив саблю.

— По крайней мере, нынче ночью я комендант бастиона, — отвечал поляк со своей обычной насмешкой.

— И тебе известно, кто я?

— Черт возьми! — воскликнул авантюрист, коверкая турецкий язык. — Мне хватило длинного рубца на шее, чтобы узнавать вас, не видя, господин Мулей-эль-Кадель, сын паши Дамаска.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Вы уже позабыли Медведя Польских Лесов, который едва не переломал вам кости?

— А, это ты, отступник! — воскликнул Дамасский Лев, презрительно поморщившись.

— Я, может, теперь еще более правоверный мусульманин, чем вы, — нагло отвечал Лащинский.

— И чего тебе надо, когда ты знаешь, кто я?

— Клянусь гибелью Креста! Мне надо не дать вам пройти до рассвета, господин Мулей-эль-Кадель. У меня приказ никого не выпускать из Фамагусты, и я не собираюсь ради ваших прекрасных глаз подвергаться опасности исполнить свой последний танец на колу.

— Дорогу Дамасскому Льву! — угрожающе крикнул Мулей-эль-Кадель. — Полученный тобой приказ не распространяется на сына паши Дамаска, близкого родственника великого султана Селима.

— Да будь вы хоть сам Магомет, без бумаги, подписанной Мустафой, вы не пройдете.

Потом обернулся к неподвижно стоявшим янычарам и скомандовал громовым голосом:

— Сомкнуть ряд и приготовиться к команде «огонь»!

В глазах Мулея-эль-Каделя сверкнул гнев.