— Надеюсь, — отвечала герцогиня. — Моя рана не так серьезна, как казалась поначалу.

— Я бы вам советовал уезжать этой же ночью. Янычары или этот польский отступник могут обнаружить ваше убежище, и моей популярности среди мусульманского войска будет недостаточно, чтобы вас спасти.

— А как же мы сможем пройти через патрули, которые мусульмане выставили вокруг Фамагусты? — спросил Перпиньяно.

— Я проведу вас сквозь посты внешней охраны, — отвечал Мулей-эль-Кадель. — Меня остановить не посмеют. Достаточно будет моего имени, чтобы вас пропустили.

— Надо уходить без промедления, госпожа, — сказал Эль-Кадур, наклонившись к герцогине. — Я опасаюсь проклятого поляка.

— Помоги мне, — попросила девушка.

Араб вздрогнул и на секунду смешался, но потом бережно обвил ее сильными руками и поднял легко, как ребенка.

— Я смогу держаться в седле, — сказала герцогиня, приветливо улыбнувшись Мулею-эль-Каделю. — Или я не Капитан Темпеста?

Турок не отвечал, только с восхищением глядел ей в глаза.

— Где лошади? — снова заговорила герцогиня.

— У подножия башни, за ними присматривает мой слуга. Наденьте турецкое платье, что я вам принес. В вашей одежде вас легко узнают.

Он открыл одну из корзин и вынул богатый албанский костюм с золотыми пуговицами, короткую курточку с широкими галунами и двойными манжетами из зеленого шелка и просторную белую юбку с туго накрахмаленными складками.

— Это для вас, синьора, — сказал он. — Капитан Темпеста станет блестящим албанским капитаном, способным вскружить головы всем женщинам из гарема Мустафы.

— Благодарю, Мулей-эль-Кадель, — отвечала герцогиня, пока араб бережно освобождал ее от кольчуги, разорванной осколком каменного ядра.

Рабы между тем вытаскивали из корзин другую одежду, арабскую и египетскую, для моряков и синьора Перпиньяно. Вслед за одеждой из корзин появились богатые пистолеты с инкрустированными перламутром рукоятками и длинными стволами с узором, канджары[7] и ятаганы тончайшей стали, острые как бритва.

— Черт возьми! — вскричал старый морской волк, который выбрал себе костюм египетского мамелюка. — Я прямо как настоящий шейх, а стать-то какая! Эх, жаль, нет у меня тысячи верблюдов и племени, чтобы командовать…

— Ага, и ста тысяч баранов, — отозвался Перпиньяно, который надевал богатый костюм арнаута.

— Нет, синьор, у этих удачливых разбойников в темных углах шатров стоят сундуки с цехинами, и эти сундуки ценнее баранов.

— Вы становитесь привередливы, папаша Стаке, — заметила герцогиня, заканчивая одеваться.

— Что же вы хотите, синьора: как только я увидел себя в одежде, расшитой золотом, — это я-то, кто в жизни не носил ничего, кроме морской робы, — во мне тут же пробудились амбиции. Сказать по правде, поздновато, но я же еще жив!