«Религия в пределах только разума»: «Пример, повиновения»?

«Религия в пределах только разума» состоит из опубликованной статьи «О существовании злого принципа наряду с добрым, или Об изначальном зле в человеческой природе» и отвергнутой «О борьбе доброго принципа со злым за господство над человеком», а также статей «О победе доброго принципа над злым и основании царства Божьего на земле» и «О служении и лжеслужении под главенством доброго принципа, или О религии и поповстве». Этим четырем статьям предшествует относительно короткое предисловие, датированное 26 января 1794 года.

Первое же предложение звучит как вызов.

Если мы находим в себе такую нужду, то это наш собственный недостаток. Одно из следствий этого в том, что внешние указы не являются ни необходимыми, ни полезными. Кант выражается еще более эксплицитно. «Повинуйся власти!» – это, указывает он, еще и моральная заповедь, которую можно легитимно перенести на религию. Поэтому вполне уместно, чтобы книга о религии сама по себе подавала «пример такого повиновения». Однако это повиновение может быть доказано «не уважительным вниманием лишь к закону какого-то отдельного устроения», а только общим уважением ко всей совокупности законов. Кант признает, что указ о цензуре действительно является законом, но предполагает, что поскольку этот указ несовместим с подавляющим большинством законов (можно добавить: принятых при Фридрихе), то сама заповедь повиновения делает тут необходимым вызов.

В первой статье, или части I, Кант поднимает вопрос о том, «нравственно добр или нравственно зол» человек по природе[1426]. Для Канта эта дизъюнкция может означать только то, что человек «имеет в себе (непостижимое для нас) первое основание принятия добрых или принятия злых (противных закону) максим»[1427]. Его ответ заключается в том, что в нас содержится первое основание нравственного зла. Оно состоит в том, что он называет «высшим основанием принятия или соблюдения наших максим по законам свободы»[1428]. Это означает, переводя с языка Канта, что это высшее основание рационально. Действительно, суждение, что человек зол, выражает только то, что он «сознает моральный закон и тем не менее принимает в свою максиму (случайное) отступление от него»[1429]. Каждый человек в этом смысле необходимо зол, и все же каждый несет ответственность за это зло, поскольку он свободно принял отступление от морального закона в свою максиму:

Кроме того, это зло имеет начало во времени. Это означает, что если мы хотим объяснить происхождение зла, мы должны искать причины каждого конкретного проступка в более раннем периоде нашей жизни «вплоть до периода, когда применение разума еще не достигло развития»[1431].

Откуда взялось это зло, внутренне присущее нашей рациональности, объяснить невозможно. Это начало непостижимо. И все же Канту есть что об этом сказать. Первое непостижимое основание для принятия добрых или злых максим – это образ мыслей или моральная установка (Gesinnung). Это то, с точки зрения чего может быть охарактеризован всякий человек, а также то, что мы свободно приняли[1432]. Тем не менее мы не можем этого познать. «Cубъективное основание, или причину, этого принятия нельзя, в свою очередь, познать (хотя вопрос о нем неизбежен, иначе снова должна быть указана максима, в которую был принят данный образ мыслей, а этот образ мыслей, в свою очередь, также должен иметь свое основание)»[1433].

Если это так, то вопрос должен заключаться в том, как нам вообще выбраться из этого состояния. Сам Кант прямо задает этот вопрос и пытается на него ответить:

Библейская история грехопадения наводит на подобные размышления. Зло – результат обольщения, а это означает, что мы не неотвратимо испорчены, а способны к улучшению[1435]. Мы должны сначала произвести революцию в своем мышлении, то есть создать характер, а затем работать над ним. Тем не менее моральный характер, за который мы несем ответственность, не имеет истока во времени[1436]. Следовательно, он должен иметь начало в разуме и быть рационально объяснимым. Характер тождествен образу мысли (Denkungsart)[1437].

Характер не тождествен Gesinnung[1438]. Понятие Gesinnung не добавляет ничего нового к кантовскому обсуждению конкретных моральных агентов. Когда он использует этот термин в данном контексте, он имеет в виду мотивацию или мотивации, выраженные в наших максимах. Так, Кант часто говорит о «хороших Gesinnungen и максимах» или о «принципах и Gesinnungen», или же говорит «максимы», добавляя в скобках: Gesinnungen[1439]. В этих местах он, по-видимому, отождествляет Gesinnungen с мотивационным аспектом максим. Gesinnungen относятся к тому, что является «субъективным» в «субъективных принципах воления». Тогда Gesinnung в единственном числе – не что иное, как способ говорить о мотивации, выраженной в совокупности наших максим. Именно таким образом Gesinnung является «внутренним основанием принятия всех максим»[1440].

Когда Кант говорит о Gesinnung в «Религии» как о «субъективном первом основании принятия максим», он, кажется, имеет в виду и нечто другое[1441]. Он говорит о чем-то «непостижимом для нас», а именно об «интеллигибельном основании сердца (всех максим произволения)»[1442]. Так или иначе, настораживает утверждение Канта, что наличие доброго или злого Gesinnung является «субъективным первым основанием максим» и что это «врожденное свойство», в то же время принятое свободной волей[1443]. Означает ли это, что мы «выбираем себя» в каком-то фундаментально сартровском смысле, что мы сами свободно принимаем собственную основополагающую максиму?

Это, безусловно, создавало бы проблемы. Поскольку Gesinnung «не приобретается во времени», возникает призрак «ноуменального выбора»[1444]. Однако Кант не имел в виду ни понятия «выбора себя», ни понятия «основополагающей максимы»[1445]. Gesinnung, по мнению Канту, неисповедим. Он «носит сверхчувственный характер»[1446]. Это характеристика, которой обладает человек, но не как индивид, а как член человеческого рода. Это универсальная характеристика всех людей, которая показывает, что через принятие максим человек «выражает также характер своего рода»[1447]. Так что это точно не «выбор самих себя». Это выражение нашей «падшести». Именно это занимало Канта в статье «Предполагаемое начало человеческой истории». Разум, когда он пробуждается, сталкивается «с животностью и всей ее силой», и поэтому неизбежно возникает зло. Это необходимый первый шаг для таких разумных существ, как мы, – по крайней мере, так считает Кант. «Первым шагом из этого состояния в нравственном отношении было, таким образом, падение; в физическом отношении следствиями этого падения было множество дотоле неизведанных жизненных невзгод, следовательно, наказаний. История природы, таким образом, начинается с добра, ибо она произведение Бога; история свободы – со зла, ибо она дело рук человеческих»[1448]. Мы всегда оказываемся уже падшими.

Вторая статья, или часть «Религии», посвященная борьбе добра со злом, не постулирует манихейскую онтологию, как можно было бы предположить из названия. Кант не рассматривает вселенную как поле битвы двух сил. В действительности он утверждает, что в конечном счете неважно, «полагаем ли мы искусителя только в нас самих или вне нас»[1449]. Если мы ему поддаемся, мы в любом случае виновны, независимо от того, искушает ли он нас изнутри или снаружи. То же самое относится, конечно, и к силе добра. Сын Божий, олицетворяющий идею совершенного человека, может считаться существующим вне нас, но гораздо важнее рассматривать его как идеал, которому следует подражать. Сын Божий, так же как и искуситель, важнее как понятие, которое может помочь нам понять наше моральное положение, чем как нечто, имеющее реальность помимо морали. Так же, как Лессинг в «Воспитании человеческого рода», Кант утверждает, что Библия имеет только моральное значение. Некоторые аналогии Канта между религией и моралью кажутся причудливыми, но они показывают, насколько ему было важно показать, что между лютеранской доктриной и моральной верой не обязательно существует конфликт. Может даже показаться, что он дает советы проповедникам о том, как перевести язык критической морали на язык традиционной веры.

Моральная вера делает чудеса Библии излишними, а «личность учителя единственно подходящей для всех миров религии – тайна», и «его появление на земле, равно как и удаление с нее, его исполненная деяний жизнь и его страдания – сплошное чудо». В самом деле, история жизни великого учителя сама по себе является чудом, так как считается откровением. «О внутреннем достоинстве всего этого мы можем не беспокоиться», мы можем даже «по-прежнему уважать внешнюю оболочку» учения, которое записано в наших сердцах,

Имеет значение моральная установка, а не внешняя оболочка. В третьей книге, или третьей части «Религии» Кант возвращается к вопросу о надежде. Однако он имеет в виду надежду не на вечную жизнь и спасение для индивида, а на «царство Божье на земле» или на установление «этически-гражданско-го общества», в котором люди «объединены под началом тоже общественных, но свободных от принуждения законов, то есть только законов добродетели»[1451]. Далее Кант утверждает, что такое сообщество следует понимать как сообщество «под Богом», и поэтому моральное состояние должно пониматься как церковь. В то время как все исторические церкви зависят от исторической, богооткровенной или «церковной» веры, Кант надеется, что в конце концов возникнет «чистая вера» моральной религии. В самом деле, он утверждает, что постепенный переход церковной веры к чистой религиозной и есть пришествие царства Божьего. Эти взгляды Канта кажутся несколько натянутыми, особенно его аргумент о том, что этическое сообщество должно быть сообществом под Богом. Мы должны исходить из того, что есть Бог как высший законодатель, поскольку нравственные законы – это по сути внутренние законы, а сообществу нужны юридические законы, то есть внешние. Эти внешние законы должны сообразовываться с этическими законами, иначе говоря, они должны быть в то же время истинными обязанностями, и тот, кто действительно знает наши сердца, является единственным, кто может установить такие законы.