Учение о душе было отброшено. Как объяснил Кант в предисловии, эмпирическое познание души никогда не будет научным. «Математика неприложима к явлениям внутреннего чувства и к их законам»[1160]. Во всяком предмете столько науки, сколько в нем математики. Поэтому учение о душе, которое должно основываться на внутреннем чувстве, не может быть частью «Метафизических начал естествознания».
Канту пришлось написать эту книгу, поскольку он считал, что наука требует аподиктической определенности. Простой эмпирической достоверности недостаточно, но аподиктическая достоверность может быть только априорной. Следовательно, мы имеем естествознание «лишь тогда, когда законы природы. познаются априори», а это значит, что «всякая наука о природе в собственном смысле нуждается. в чистой части, чтобы на ней могла основываться аподиктическая достоверность, которую ищет в науке разум»[1161]. Эта чистая часть может исходить только из универсальных законов мышления, которые в конечном счете основаны на категориях. Подход Канта состоял в том, чтобы рассмотреть материю, которую он считал центральным понятием книги, через «все четыре функции рассудочных понятий», а именно: количество, качество, отношение и модальность[1162]. Таким образом, книга состоит из четырех разделов, касающихся метафизических оснований форономии, динамики, механики и феноменологии. В своем изложении Кант следовал математическому методу, «хотя и не со всей строгостью. Однако я подражал ему»[1163]. По этой причине разделы, в свою очередь, несколько нудно подразделяются на заявления (или, возможно, лучше перевести «определения» или «дефиниции»), примечания к ним, теоремы, положения и доказательства. Из-за такой структуры труднее обобщить аргументацию книги.
В первом разделе Кант предлагает дефиниции материи, движения, покоя и сложного движения и формулирует следующий принцип: «Всякое движение, рассматриваемое как предмет возможного опыта, можно трактовать по желанию либо как движение тела в покоящемся пространстве, либо как покой тела и движение пространства в противоположном направлении с той же скоростью»[1164]. Кант имеет дело с «форономией», то есть с материей, понимаемой чисто кинематически, без учета причин движения. Определяя материю как «подвижное в пространстве», он пользуется случаем, чтобы различить «пространство, которое само подвижно» и «называется материальным, или относительным пространством», и пространство, «в котором до́лжно в конечном счете мыслить всякое движение» и которое «называется чистым, или абсолютным, пространством»[1165].
Во втором разделе, посвященном метафизическим началам динамики, то есть силам как причине движения, Кант рассматривает понятие материи, руководствуясь категориями реальности, отрицания и ограничения. Сначала он определяет материю как «подвижное, которое наполняет пространство», разворачивая понятие «наполнять пространство» как «противиться всему подвижному, стремящемуся посредством своего движения проникнуть в то или иное пространство»[1166]. Отсюда вытекает теорема 1: «Материя наполняет пространство не просто благодаря своему существованию, а благодаря особой движущей силе»[1167]. Шесть дефиниций и семь теорем, следующих далее, излагают следствия этой «метафизико-динамической» концепции материи. Так, Кант определяет силы притяжения и отталкивания и находит, что материя заполняет пространство посредством силы отталкивания (теорема 2). Затем он утверждает, что материю можно сжимать до бесконечности, но она непроницаема (теорема 3). Он нападает на Декарта, помимо прочих, в теореме 3. Декарт утверждал, что протяженность подразумевает то, что Кант называет «абсолютной непроницаемостью»[1168]. Затем он пытается показать, что материя бесконечно делима (теорема 4), что сила притяжения также необходима для возможности материи (теоремы 5 и 6), что притяжение есть непосредственное действие одного материального тела на другое через пустое пространство (теорема 7) и что существует изначальная сила притяжения, которая бесконечно простирается по всей Вселенной (теорема 8).
Кант считает, что ему удалось показать: все реальное в предметах внешних чувств, что не является просто определением пространства, «должно рассматриваться как движущая сила». Поэтому он также думает, что «изгнал из естествознания как пустое понятие» идею твердой или абсолютной непроницаемости[1169]. Поскольку «механический способ объяснения, под именем атомистики или корпускулярной философии» зависит от понятия абсолютной непроницаемости, то есть абсолютной твердости, его он также считает опровергнутым. Возможно, он «самый подходящий для математики» и был очень влиятельным от Демокрита до Декарта, но он не имеет смысла[1170]. Это, конечно, влечет за собой последствия и для понимания Кантом теории Ньютона и его последователей. Поскольку эта теория включает атомизм, Канту приходится отвергнуть этот аспект ньютонианства. Но кантовская идея силы ухватывает другой аспект мысли Ньютона, а именно его концепцию всеобщего тяготения. Можно сказать, что Кант пытается спасти ньютонианцев от их собственных ошибок[1171].
В третьем разделе, посвященном метафизическим началам механики, Кант определяет материю как подвижную лишь постольку, поскольку она обладает «движущей силой»[1172]. То есть он дополняет определение из второй главы, которое было бы справедливым, даже если бы материя находилась в покое. Именно здесь Кант вводит и пытается доказать законы движения. Хотя законы движения Канта связаны с тремя законами движения Ньютона, теоремы 2, 3 и 4 не соответствуют в точности первому, второму и третьему законам движения Ньютона. Хотя Кант и называет теорему 2 «первым законом механики», но это не первый закон Ньютона – и не второй и не третий, – а принцип сохранения «количества материи» (то есть массы). Кантовская теорема 3 (то, что он называет «вторым законом механики») почти совпадает с первым законом Ньютона (принципом прямолинейной инерции). Одно из различий между Ньютоном и Кантом состоит в том, что Ньютон говорит о силе, тогда как Кант говорит о «причине». Кантовская теорема 4 почти совпадает с третьим законом Ньютона. Эксплицитного доказательства второго закона Ньютона у Канта нет.
Кант формулирует свои законы в метафизическом, а не в научном контексте. Этот метафизический контекст в значительной степени опирается на его собственные эпистемологические взгляды, разработанные в первой «Критике»[1173]. В четвертом разделе, озаглавленном «Метафизические начала феноменологии», Кант определяет материю как «подвижное», «поскольку она как таковое может быть предметом опыта»[1174]. Опираясь на различие между эмпирическим и абсолютным пространством, он утверждает, что абсолютное пространство – «не более чем идея». Всякое движение должно иметь отношение к какой-то другой эмпирически данной материи, поэтому абсолютное движение абсолютно невозможно. С другой стороны, если всякое движение должно иметь отношение к какой-то другой эмпирически данной материи, то это означает также, что «невозможно значимое
Хотя Кант является ньютонианцем в том, что касается науки, его проект по приданию ньютоновской физике метафизического основания указывает на более лейбницианский склад ума. Современники Канта не знали, что делать с этой книгой. Так, в рецензии, вышедшей через три года после ее первой публикации и через два года после второго издания, с некоторым удивлением отмечалось, что до того вышла лишь одна рецензия на эту работу[1176]. Иоганн Готфрид Карл Кизеветтер (1766–1819), один из учеников Канта, еще в 1795 году отмечал, что «почти никто» не удосужился поработать над «Метафизическими началами естествознания»[1177]. То же самое можно сказать и о самом Канте. Закончив написание этой рукописи, он перешел к другим делам[1178].
Кант вмешивается в спор о пантеизме: за «чистую рациональную веру»
В июле 1780 года Лессинг признался Якоби – по крайней мере, по словам самого Якоби (сказанным только после смерти Лессинга в феврале 1781 года), – что он спинозист[1179]. Признаваться в этом было рискованно, учитывая, что Спинозу называли «сатанинским атеистом», а его пантеистическая теория считалась «чудовищной гипотезой». Если бы такое признание стало достоянием гласности, Лессинг наверняка оказался бы втянут в самый большой спор в своей жизни. Это доказало бы, что он не был теистом и что рационализм привел его к отрицанию реальности трансцендентного Бога. Якоби попытался использовать эту и другую информацию из своих бесед с Лессингом, чтобы доказать, что он понимал этого человека лучше, чем некоторые из его ближайших друзей (включая Мендельсона). Так, он начал переписку с Мендельсоном о предполагаемом спинозизме Лессинга. Мендельсон не поверил и, желая спасти доброе имя друга, пытался убедить Якоби: что бы ни говорил Лессинг, едва ли он имел в виду то, что увидел в этом Якоби. Эта переписка оставалась частной до 1785 года, когда Якоби услышал, что Мендельсон собирается опубликовать книгу под названием
Якоби оправдывался тем, что это обнародование служило великой цели. Лессинг был просто более последователен, чем все другие мыслители-рационалисты, и его интеллектуальная честность заслуживала признания. В самом деле, Якоби утверждал, что спинозизм ничем не отличается от любой другой спекулятивной системы; он просто более последователен. Таким образом, «философия Лейбница – Вольфа не менее фаталистична, чем спинозизм, и приводит настойчивого исследователя к основаниям последнего. Всякий путь демонстрации приводит к фатализму» или спинозизму[1180]. Он также утверждал, что единственной альтернативой была вера.
Якоби вскоре стали сурово критиковать не только за его словоохотливость, но и за его взгляды. В частности, на него нападали как на обскурантиста, который нефилософски апеллирует к вере. В 1786 году Томас Виценман (1759–1787), друг Якоби, попытался его защитить, утверждая в работе «Результаты Якобиевой и Мендельсоновой философии»
Канта, с большим интересом следившего за спором, редактор
В качестве отправной точки Кант принимает эвристический принцип (или максиму) Мендельсона о «необходимости
Далее Кант указывает, что эта потребность разума не позволяет нам знать, что Бог существует. Она служит лишь оправданием для веры. Тем не менее – и это, по-видимому, самая важная мысль Канта в статье – это рациональная вера. «Всякая вера, в том числе и историческая, должна быть,
Фанатизм враждебен свободе мысли, которая возможна только в том случае, если мы подчиняемся разуму и его законам. Попытка «освободиться» от разума равносильна отказу от свободы мысли. «Максима независимости разума от своей
Статья «Что значит ориентироваться в мышлении?» тесно связана с другим кантовским текстом, озаглавленным «Несколько замечаний к «Испытанию „Мендельсоновых Утренних часов“» Людвигом Генрихом Якобом» и вышедшим в качестве предисловия к книге Якоба в 1786 году. Якоб обратился к Канту в марте 1786 года с вопросом, верен ли слух, что Кант собирается написать что-то против Мендельсона. Если это не так, то он, Якоб, хотел бы взять на себя эту задачу. Кант ответил, что слух ложный, и поддержал намерение Якоба, даже пообещав ему внести свой вклад в книгу[1190]. Предисловие – исполнение этого обещания. Кант, по-видимому, послал его Якобу примерно в то же время, когда он послал «Что значит ориентироваться в мышлении?» Бистеру[1191]. Стало быть, он работал над обоими произведениями одновременно.
В предисловии затрагиваются те же проблемы, которые Кант поднял в статье «Что значит ориентироваться в мышлении?» Обращение Мендельсона к здравому смыслу ставит под сомнение само предприятие «Критики чистого разума». В частности, Кант критикует две «максимы» Мендельсона, а именно его утверждение, что все споры философских школ в конечном счете являются не чем иным, как спорами о словах, и его неоднократные попытки замолчать вопросы задолго до того, как они должным образом рассмотрены. Используя в качестве примера «старый спор о свободе и необходимости», Кант пытается показать, что Мендельсон неправ, называя его простым спором о словах. Это важный вопрос, пусть даже догматические философы-метафизики не в состоянии его разрешить. Чтобы показать, что Мендельсон слишком рано закрывает дискуссию по важным вопросам, Кант приводит отрывок из «Утренних часов», в котором Мендельсон пишет: «Когда я вам говорю, что некая вещь так-то действует или подвергается действию, то не спрашивайте далее, что она такое! Если я вам говорю, какое понятие вещи вы должны для себя сформировать, то дальнейший вопрос о том, чем является эта вещь сама в себе, не имеет смысла». Ссылаясь на собственную теорию, разработанную в «Метафизических началах естествознания», Кант указывает, что мы можем знать только пространство, вещи в пространстве, пространственность этих вещей и движение, то есть внешние отношения. Может ли Мендельсон или кто-либо другой на его месте действительно утверждать, что это то же самое, что знать вещь саму по себе? Ответ, утверждает Кант, может быть только отрицательным. Поэтому вопрос таки имеет смысл. Мы вправе спросить: «Чем является вещь, которая во всех этих отношениях выступает как субъект, сама по себе?»
Правда,
…если бы мы