Опять же, философии отводится роль в осуществлении того, в чем с самого начала состоял план природы. Свобода мысли приведет к большей свободе личности, или, во всяком случае, так считает Кант. «Препятствий же на пути к просвещению… становится все меньше и меньше». Что бы ни говорили о Фридрихе, он «блистательный пример» монарха, показывающий, что не нужно играть роль охранителя народа в области искусства и наук. «Ни один монарх не превосходил того, кого мы почитаем в настоящее время»[1110]. Свобода в Пруссии Фридриха была свободой мысли, «преимущественно в делах религиозных». Это не распространялось, например, на политическую свободу. Кант признает это, но считает, что это важное указание на то, что настанет в будущем[1111].

Что такое Просвещение для Канта? Это, говорит он в первом предложении статьи, «выход человека из состояния несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине». Говоря позитивно, это стадия зрелости человечества. Несовершеннолетие для Канта – это «неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Несовершеннолетие по собственной вине имеет причиной не недостаток рассудка, а недостаток решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого». Нужно обладать мужеством думать за себя. Это выражается девизом эпохи Просвещения «Sapere aude!», или «имей мужество пользоваться собственным умом!»[1112]

Только «леность и трусость» стоят ныне на пути Просвещения. Одному человеку трудно освободиться от опеки, но у народа шансов больше. Единственное, что требуется, – это свобода, и притом в действительности лишь «самая безобидная» свобода, которую можно себе представить, а именно «свобода во всех случаях публично пользоваться собственным разумом»[1113]. Под этим Кант понимает применение разума ученым или писателем «перед всей читающей публикой». В конечном счете это не что иное, как свобода печати. Кант, что довольно любопытно с сегодняшней точки зрения, готов признать, что частное использование разума, то есть использование разума в рамках гражданского поста или должности (включая должность университетского профессора), не может и не должно быть свободным. Здесь надо повиноваться. Мы должны платить налоги, а священнослужитель должен учить тому, что предписывает церковь[1114]. В то же время ограничение общественного просвещения было бы «преступлением перед человеческой природой»[1115]. Кант не хочет сказать, что он живет «в просвещенный век», но готов сказать, что живет в «век просвещения», то есть в век, в котором возможны постепенные шаги к просвещенному веку.

Не каждый соглашался, что такой род просвещения возможен или даже просто хорош. В 1784 году бывший студент Канта Гердер опубликовал свои «Идеи к философии истории человечества» у издателя первой «Критики». Книга представляла собой первый том очень амбициозного начинания. В том же году был основан новый журнал, которому суждено было стать в высшей степени важным в дальнейшем обсуждении философии Канта, йенский Neue allgemeine Literaturzeitung. В июле Канта спросили, не внесет ли он свой «хотя бы небольшой вклад» в этот журнал и не желает ли он, в частности, написать рецензию на «Идеи» Гердера[1116]. Кант согласился, вероятно, взяв книгу у Гамана[1117]. Рецензия на книгу Гердера должна была быть своего рода «судом». Она была готова к 1 ноября и вышла в одном из первых выпусков журнала, а именно 6 января 1785 года[1118]. Как это обычно случалось, рецензия вышла анонимно.

Кант негативно отнесся к работе бывшего студента и не сдерживал себя – возможно, даже наоборот, он предпринял все, чтобы оскорбить Гердера. Так, во введении к рецензии он говорит не столько о книге, сколько об авторе, называя его «остроум – ным и красноречивым» и замечая, что тот снова демонстрирует свое «признанное своеобразие». Кант отмечает, что Гердеру свойственна

Он не ожидает от книги многого, но постарается выискать, насколько в том будет толк, ее основные тезисы.

Подробно изложив этапы аргументации Гердера в «Идеях», Кант говорит, что «идея и конечная цель этой первой части» следующая:

Как утверждал Гердер, «современное состояние человека – это, по всей вероятности, связующее среднее звено в цепи земных организмов, соединительное звено между двумя взаимодействующими системами творения. Он представляет нам сразу два мира, и это создает кажущуюся двойственность его сущности. Жизнь есть борьба, а цветок чистой, бессмертной человечности есть корона, доставшаяся в трудной борьбе»[1121].

Кант не понял. Он не понял аргумента по аналогии, потому что то, что Гердер назвал аналогией, является дисаналогией. Как может сходство между человеком и всеми другими существами доказать, что человек бессмертен или является соединительным звеном между смертностью и бессмертием, когда все остальные существа разлагаются? Индивидуумы полностью уничтожаются – по крайней мере, так кажется. Идея Гердера о самоорганизующейся органической системе – это идея, лежащая совершенно вне сферы эмпирического исследования. Это всего лишь спекулятивное измышление. Автора можно похвалить за то, что он мыслит самостоятельно, от него как от проповедника это требовало мужества, пусть даже работа удалась лишь отчасти[1122]. Кант заканчивает рецензию, выражая надежду, что философия поможет Гердеру «обуздать свой пылкий гений». Смелое воображение, «окрыленное метафизикой или чувствами», никуда нас не приведет.

Харткнох сказал Гердеру во время своего визита в 1783 году, что Кант считал недостаток внимания к его первой «Критике» результатом влияния Гердера[1123]. Была ли поэтому рецензия личной реакцией? Скорее всего, нет – или, по крайней мере, не полностью. Ибо у Канта, поборника Просвещения как судьбы человечества, были глубокие философские основания противиться тому, что казалось ему лишь беспринципным полетом воображения, затуманивающим то, что действительно важно. Книга Гердера была не просто «лишним ростком», а сорняком, который следовало выдернуть. Кроме того, сам Кант, по-видимому, не считал эту рецензию разгромной. Да и Гаман тоже. Он написал Гердеру незадолго до того, как вышел номер журнала, в котором содержалась кантовская рецензия, и раскрыл авторство Канта: «Возможно, Вы не почувствуете себя неловко, узнав, что рецензию на Вас написал наш Кант. В любом случае держите эти сведения при себе и не раскрывайте меня»[1124]. Он также сообщил Гердеру, что получил копию рецензии и что она вскоре будет ему отправлена.

В декабре 1784 года Кант послал Иоганну Эриху Бистеру (1749–1816), издателю Berlinische Monatsschrift, еще две статьи: «О вулканах на Луне» и «О неправомерности перепечатки книг». Первая вышла в мартовском номере журнала за 1785 год. В ней Кант воспользовался наблюдением Франца Эпинуса (1724–1802) в Gentlemen’s Magazine за 1784 год, которое было призвано показать, что открытие Уильямом Гершелем (1738–1822) в 1783 году вулкана на Луне подтвердило собственную теорию Эпинуса о том, что неровность поверхности Луны должна объясняться вулканической активностью. Кант же утверждает, что открытие Гершеля не подтвердило гипотезу Эпинуса, поскольку некоторые особенности Луны также можно объяснить невулканической активностью. Обсудив частности этой альтернативной точки зрения, Кант обращается к более общему пункту, который представлял для него больший интерес, а именно – что внешние особенности всех небесных тел (Weltkörper) «образуются сначала довольно сходным образом. Первоначально все они были в жидком состоянии»[1125]. Кант считает, что их шаровидная форма доказывает это. Учитывая, что они были текучими и что их текучесть предполагает тепло, он задает вопрос, откуда могло исходить тепло изначально. Объяснение Бюффона, выводившего тепло из солнечного жара, от которого произошли все планеты, не удовлетворяет Канта. Вместо этого он высказывает предположение, что когда небесные тела образовывались путем агрегации и уплотнения газообразного вещества, теплота газов тоже росла. Это объяснило бы и тепло Солнца в соответствии с известными физическими законами, которые должны действовать также и для него. Однако ни при каких обстоятельствах нам не следует взывать к воле и плану Бога всякий раз, когда нам трудно объяснить какое-либо явление.

Статья «О неправомерности перепечатки книг» вышла в майском номере журнала Berlinische Monatsschrift за 1785 год. Там представлен аргумент против незаконного переиздания книг, основанный не на утверждении, что права собственности относятся к экземплярам книг, а скорее на идее, что издатель является агентом другого лица – автора. Таким образом, издатель не столько продает книги сам по себе, сколько делает это за автора. Если кто-то перепечатывает книгу без разрешения автора, он действует от имени автора, не имея на то полномочий. Поэтому он должен возместить автору или его агенту любой ущерб, который мог причинить в результате этой сделки. Очерк Канта – это жестко аргументированная защита этого утверждения и некоторых сопутствующих принципов. Поскольку он был к этому времени автором многих книг, он явно был заинтересован в том, чтобы доказать, что незаконное переиздание несправедливо и должно наказываться по закону. Также это может быть свидетельством того, что его книги начали продаваться лучше и потому их могли начать самовольно перепечатывать.

Возможно, у него был и чисто теоретический интерес. В конце 1784 года Кант писал Бистеру: «Поскольку я постоянно размышляю над идеями, то у меня нет недостатка в них, а только не хватает основания для выбора [той или иной из них], равно как и времени, которое я мог бы посвятить прерыванным занятиям; ведь я сейчас занят довольно обширным текстом, который мне очень хотелось бы закончить до наступления старческой немощи». Он также отмечал, что в популярных статьях

У Канта в Кёнигсберге был, конечно, «понимающий и добропорядочный друг», а именно купец Грин. Некоторые друзья за пределами Кёнигсберга ничего не понимали.