Можно провести различие между «локальным скептицизмом», то есть скептицизмом, относящимся только к определенному классу высказываний, и «всеобщим скептицизмом», или скептицизмом, который содержит сомнение в возможности обосновать любое утверждение о знании. Кант полагает, что Юм, по сути, доказательно устанавливает форму «локального скептицизма», в то время как «всеобщий скептицизм» является чересчур поспешным выводом из первого. Более того, Кант видит у Юма не отрицание существования необходимых синтетических суждений, а только отрицание определенного способа их обоснования. Поэтому Кант считает, что ему нужно дать Юму лишь ограниченный ответ. Все, что ему нужно сделать, – это обосновать синтетические априорные суждения, существование которых признавал Юм.

«Пролегомены» подходят к проблематике «Критики» именно с этой точки зрения. Во-первых, в относительно коротком «Предисловии» Юму уделяется очень много внимания. Уверяя читателей, что заниматься метафизикой так же естественно, как дышать, что «спрос на нее никогда не может исчезнуть, потому что интерес общего человеческого разума слишком тесно с ней связан», Кант утверждает, что ей предстоит полная реформа именно из-за успешной критики Юмом понятия причинности[972]. Во-вторых, он характеризует особенности всякого метафизического знания, которые, конечно, связаны с синтетической априорной природой предмета этой науки. Наконец, он суммирует содержание «Критики», используя новый организующий принцип. Он задает четыре вопроса: 1) «Как возможна чистая математика?», 2) «Как возможно чистое естествознание?», 3) «Как возможна метафизика вообще?» и 4) «Как возможна метафизика как наука?»

Ответ на первый вопрос Кант находит в предмете трансцендентальной эстетики. Чистая математика и ее синтетические априорные познания возможны потому, что пространство и время являются априорными формами созерцания. Ответ на второй вопрос можно найти в первой части трансцендентальной логики. Наука и ее априорные познания возможны потому, что у нас есть категории и основоположения. «Рассудок не черпает свои законы (a priori) из природы, а предписывает их ей»[973].

Третий вопрос касается предмета трансцендентальной диалектики, или идей чистого разума касательно психологии, космологии и теологии. Эти идеи возникают естественным образом, когда мы применяем категории «как чисто логические функции», которые «могут представлять вещь вообще, [или] ноумены, или чистые интеллигибельные (вернее, мысленные) сущности»[974]. Уже потому, что эти идеи являются продуктами мышления, они не могут быть непостижимыми. Они суть принципы, позволяющие нам достичь полноты и синтетического единства в опыте. Первая «Критика» доказала именно это (по крайней мере, по мнению Канта).

В «Заключении» Кант утверждает, что «основоположение Юма», то есть предостережение, что «не следует догматически распространять применение разума за пределы всякого возможного опыта», следует сочетать с другим «основоположением, которое Юм совершенно упустил из виду, а именно: не следует считать, что сфера возможного опыта ограничивает сама себя в глазах нашего разума». Далее он утверждает, что, поскольку первая «Критика» производит именно такое сочетание, она «обозначает здесь истинный средний путь между догматизмом, с которым боролся Юм, и скептицизмом, который он, наоборот, хотел ввести»[975]. Кант выступает здесь за то, что можно считать результатом «смягченного» или «последовательного» юмовского скептицизма. Хотя Кант считает, что принцип Юма обязательно нужно дополнить таким образом, который неизбежно приведет к противоречию с позицией самого Юма, он тем не менее соглашается с этим принципом.

Формулировка «не следует догматически распространять применение разума за пределы всякого возможного опыта» очень кантовская и очень не-юмовская, и это не просто вопрос стиля. Там, где Кант говорит о «возможном опыте», Юм говорил бы об «обычном течении опыта» или о «действительном опыте». Таким образом, можно сказать, что кантовская интерпретация «основоположения Юма» искажает Юма. Впрочем, ясно, что Кант считает, что это основоположение обобщает важный аспект юмовской теории. Кроме того, это вполне справедливое толкование систематического намерения Юма, как оно выражено в большом количестве пассажей, предназначенных для критики той «значительной части метафизики», которая «не наука, но» стремится «проникнуть в предметы, совершенно недоступные разумению.», и представляющих аргументы в пользу того, чтобы разработать «истинную метафизику, чтобы уничтожить ложную и поддельную»[976]. Более чем очевидно: Юм считает, что он показал невозможность выхода за пределы опыта. Поскольку только отношение причины и действия может вывести нас «за пределы свидетельств нашей памяти и чувств», и поскольку само это отношение «возникает всецело из опыта», все аргументы в моральных, политических и физических науках, которые «считаются результатом одного лишь размышления и обдумывания. в конце концов приводят нас к некоторому общему принципу или заключению, для которого мы не можем указать никакого основания, кроме наблюдения и опыта»[977]. Для Юма принцип, что «никакая философия в мире. никогда не сможет вывести нас за пределы обычного течения опыта» важнее всего служит той цели, чтобы «подкопаться под основания туманной философии, которая до сих пор, по-видимому, служила лишь убежищем суеверия и покровом нелепостей и заблуждений». Таким образом, этот принцип, по сути, решает негативную задачу ограничения сферы метафизики. Кроме того, по мнению Юма, он действует и положительно, освобождая нас от «религиозных страхов и предрассудков» и поддерживая таким образом более гуманный моральный взгляд на жизнь, укрепляя «легкую и ясную философию»[978]. Негативные теоретические ограничения призваны способствовать более позитивному моральному мировоззрению. Для Юма этот принцип может иметь даже положительные религиозные последствия, потому что он показывает, что если «истинная» религия существует, то она должна быть основана на вере. Ограничивая «принципы человеческого разума», этот принцип вполне может освободить место для веры.

То, что Кант называет «основоположением Юма», обобщает самый фундаментальный принцип смягченного скептицизма Юма, но также и самый важный результат первой «Критики» Канта. Ибо то, что Кант в «Пролегоменах» называет «основоположением Юма», есть не что иное, как другая формулировка того, что Кант характеризует в том же самом контексте как

Кант здесь признает, что «результат всей критики» является, по сути, негативным принципом. Он ограничивает использование нами разума и, следовательно, сферу метафизики. Если пренебречь здесь фразами, которые утверждают, что разум имеет априорные принципы, – что можно здесь сделать, не искажая смысла предложения, – то Кант просто говорит, что «разум дает нам лишь знание. того, что может быть познано в опыте».

Подобно Юму, Кант полагает, что этот негативный теоретический принцип имеет позитивный моральный смысл, поскольку несет неоценимую пользу, «если принимают в расчет, что она [критика] раз и навсегда и притом сократическим методом, то есть совершенно ясно доказывая незнание своих противников, кладет конец всем возражениям, которые выдвигаются против нравственности и религии» (Bxxxi)[980]. В противоположность Юму, Кант считает, что этот принцип вовсе не последнее слово в вопросах спекулятивной философии. Принцип Юма нуждается в дружеской поправке. Отталкиваясь от критики Юмом деизма и теизма, Кант находит, что

Поскольку деистическое понятие Бога расплывчато и представляет «лишь некоторую вещь, содержащую всю реальность, не будучи в состоянии определить ни одной отдельной реальности», возражение Канта на аргументы Юма против деизма не особенно содержательно. Оппозиция Канта к юмовской критике теизма, по сравнению с этим, намного сильнее. Он полагает, что общая нить всех аргументов Юма против теизма – обвинение в антропоморфизме, и таким образом утверждает, что для Юма антропоморфизм «неотделим от теизма», а это то, что делает теизм «внутренне противоречивым». Кант соглашается с тем, что «если бы неизбежность антропоморфизма была несомненной, то, каковы бы ни были доказательства бытия высшей сущности и как бы мы ни были со всеми ими согласны, мы все же никогда не могли бы, не впадая в противоречия, определить понятие об этой сущности». Кант также полагает, что может предложить аргумент, не зависящий от антропоморфизма, и поэтому может заставить «затруднения, стоящие, казалось бы, перед теизмом» исчезнут[982].

По словам Канта, Юм упустил из виду принцип, который можно назвать «принципом границы». Этот принцип говорит нам, что могут существовать вещи, находящиеся за пределами опыта, поэтому не следует ждать от опыта слишком многого. Кант утверждает, что опыт имеет границы, и эти границы нельзя найти внутри самого опыта. Его рассуждение о границах нелегко понять, но оно проистекает из самого центра его философии: из различия между явлениями и вещами в себе. Для Канта ясно следующее: границы (Grenzen) отличаются от пределов (Schranken), ибо «границы (у протяженных существ) всегда предполагают некоторое пространство, находящееся вне определенного места и заключающее его; пределы в этом не нуждаются, они только отрицания, которые порождают мысль о величине, поскольку она не имеет абсолютной полноты». Кант считает, что математика и натурфилософия допускают пределы, но не границы. Хотя мы можем допустить существование вещей, недоступных научному изучению, это не имеет никакого значения для научного исследования как такового, поскольку мы никогда не сможем прийти к ним как к препятствиям для дальнейшего исследования или как к чему-то, далее чего мы не сможем продвинуться. Если научный вопрос может быть корректно сформулирован, то на него в принципе можно ответить. Мы никогда не сможем сказать, что научное знание завершено или что о природе нельзя узнать ничего нового. Наука допускает непрерывный прогресс. В метафизике дела обстоят иначе. У нее есть и пределы, и границы. По сути, Кант считает, что метафизика неизбежно ведет нас к границам. Если мы продвинемся в метафизических исследованиях достаточно далеко, мы придем к вопросам, которые можно – и нужно – задать, но на которые сама метафизика ответить не может. «Эмпиризм» Юма может быть хорошей стратегией для науки (по крайней мере до определенного момента), но это плохая стратегия для метафизики. Как бы то ни было, не на все метафизические вопросы можно ответить. Принцип границы предназначен для ограничения принципа Юма, чтобы не дать нам зайти слишком далеко на пути, которому он хотел следовать.

Иными словами, принцип Юма просто убеждает нас воздержаться от чего-то, в то время как принцип границы также призывает нас что-то делать. Более того, принцип границы, кажется, побуждает нас делать то, что принцип Юма, взятый сам по себе, мог бы нам запретить. Предполагается, что нам надо взглянуть по ту сторону возможного опыта, чтобы изменить или ограничить принцип Юма в отдельных случаях, а именно в тех, которые имеют отношение к границам опыта, какими бы они ни были. Мы должны признать, что явления не исчерпывают всей реальности. Явления предполагают нечто, что является, что «отличается от них (и совершенно гетерогенно)», а именно вещь в себе. Хотя мы не можем знать, что находится за пределами опыта, мы все же можем это мыслить. Фактически Кант утверждает, что мы должны думать о таких вещах и что сам разум заставляет нас это делать. Мы должны, утверждает Кант, по меньшей мере предполагать существование вещей, внешних по отношению к разуму. Одной из них является существование Бога как проектировщика, ибо «без предположения о разумном творце нельзя дать этому понятного объяснения, не впадая в сплошные нелепости. И хотя мы не можем доказать невозможность такой целесообразности без первой разумной причины, все же для принятия этой точки зрения, есть достаточно субъективного основания в том, что разум нуждается предполагать то, что ему понятно»[983]. Это «субъективное основание» и есть та «потребность разума», с которой мы столкнулись ранее. Именно по этой причине Канту пришлось «устранить знание, чтобы получить место для веры».

Ответ на четвертый вопрос – «как возможна метафизика как наука?» – теперь тоже должен быть ясен. Метафизика, существующая как человеческая потребность и «природная склонность разума», возможна как наука о нашем необходимом понятийном аппарате.

«Критика» и «Пролегомены» Канта сегодня обычно считаются работами философа-антискептика. Соответственно, вопрос, опроверг ли Кант скептицизм в целом и скептицизм Юма в частности – это центральный вопрос в большинстве обсуждений его критической философии. Существует консенсус, по крайней мере в значительной части англоязычного мира, что Кант был по сути антискептическим философом, даже если относительно успеха или неудачи аргументов Канта против скептицизма согласия меньше. Как выразился Ральф Ч. С.Уокер: