Почти через год, в феврале 1772 года, Кант сообщал Герцу, что «в отношении существа моего намерения мне это удалось и теперь я могу предложить критику чистого разума»[917]. Но оказалось, что в конечном счете он еще не готов сделать это. В конце 1773 года он писал Герцу, что затратил «столько усилий», что мог бы опубликовать достаточно значительную работу, которую «почти завершил». Но поскольку он не хочет представлять что-то незавершенное, то откладывает публикацию до следующей Пасхи[918].

Однако и через три года – к концу 1776 года – он говорил, что не закончит «Критику» «до Пасхи» и что ему понадобится еще и «часть лета»[919]. Летом 1777 года он говорил о «препятствии», которое удерживает его от публикации. Препятствием послужила «всего лишь проблема представить эти идеи с полной ясностью». «Мои исследования, которые ранее были посвящены кусочками различным философским предметам, приобрели систематическую форму и ведут меня постепенно к идее целого, которая впервые делает возможным суждение о ценности и взаимовлиянии частей»[920]. В начале апреля 1778 года Канту пришлось опровергать слухи, что часть «Критики» уже в печати. Он винил отвлечения, мешавшие ему опубликовать книгу, которой «не потребуется много листов» [921]. Лето 1778 года застало его за «неустанной» работой над «Критикой», и он все еще надеялся «вскоре» ее закончить[922]. Он делал в это время «маленькие наброски»[923]. Работа над этими набросками снова заняла у Канта гораздо больше времени, чем он предполагал, поскольку только через три года, а именно 1 мая 1781 года, Кант написал Герцу, что «на грядущей Пасхальной ярмарке появится моя книга под названием „Критика чистого разума“». Эта книга, писал он, является «результатом всех многообразных исследований, начавшихся с понятий, о которых мы диспутировали под наименованием чувственного и умопостигаемого миров»[924].

Вскоре после публикации Канту пришлось защищаться от обвинений, что он представил в своей книге новый эзотерический язык, из-за которого понять его философию практически невозможно. Он винил в этой трудности то, как создавалась опубликованная версия. В письме Христиану Гарве (1742–1798) в 1783 году Кант признавался, что хотя раздумья над разнообразными проблемами заняли немало времени, он смог составить текст, который в конце концов опубликовали довольно быстро. Поэтому

Таким образом, Кант сам одним из первых признавал, что его работа сложнее для понимания, чем могла бы быть, но извинялся, указывая на свой возраст (ему было почти шестьдесят) и на страх, что он не успеет закончить всю систему, если проведет слишком много времени за оттачиванием своей манеры изложения. Он также надеялся, что «первое потрясение от множества совершенно непривычных понятий и еще более непривычного, но по необходимости нового языка пройдет». «Основной вопрос», «на котором всё основывается», был сформулирован достаточно ясно – по крайней мере, он так считал[925].

Таким образом, в философском развитии Канта в направлении критической философии было по меньшей мере два решающих события: одно произошло около 1769 года (отказ от тезиса о непрерывности), а другое – около 1771 года (обнаружение проблемы Юма). Если эти события были первыми двумя «шагами» к «Критике», то за ними последовал третий шаг, вероятно, не столь решающий, но тем не менее очень важный, а именно: около 1778 года Кант сформулировал видение системы в целом. В первую очередь, критика со стороны других и чтение последней части «Трактата» Юма заставили его пересмотреть свои слишком сильные утверждения о возможностях разума. Кульминацию этого можно увидеть в письме Герцу от 21 февраля 1772 года. Далее, значительная часть философской позиции Канта 1775 года содержится в так называемом Duisburg Nachlass и в некоторых конспектах его лекций. И только в период между 1777 и 1780 годами он «открыл», или, лучше сказать, начал формулировать принцип, управляющий целым, и, таким образом, начал сочинять основные части «Критики»[926].

То, что сначала было задумано как короткая работа, которая представила бы уточнение доктрин, выдвинутых в инаугурационной диссертации, стало на самом деле очень толстой книгой. В ней было 856 страниц, и большая ее часть была совершенно новой. Конечный результат исследований, которые он сначала предпринял вместе с Герцем, заметно отличался от изначально ожидаемого. Книга не только стала больше по объему, значительно изменились и ее тон и предмет. По сути, менее тридцати страниц «Критики» близки к более раннему исследованию. Так называемую трансцендентальную эстетику, или обсуждение пространства и времени, все еще можно было опознать как часть доктрины из диссертации, но на этом все и заканчивалось. О трансцендентальной аналитике, с ее обсуждением категорий и принципов рассудка, и трансцендентальной диалектике, с ее обсуждением антиномий, имеющих целью обнажить существенное противоречие рациональных принципов и установить регулятивное использование идей разума, не только не шло речи в более ранней работе – они были и вовсе несовместимы с определенными частями диссертации.

Когда Кант писал Ламберту в сентябре 1770 года, что в течение последнего года он разработал понятие, которое «изменять не придется, хотя оно несомненно потребует дальнейшего расширения», он никак не мог предвидеть, какую доктрину выдвинет в «Критике». Его позиция – по сути своей, возможно, и та же самая, – изменилась во многих своих частях. Так, в отличие от инаугурационной диссертации, «Критика» была озабочена не столько сохранением интеллектуального познания в чистоте, сколько попыткой показать, что интеллектуальное познание возможно лишь постольку, поскольку имеет отношение к чувственному познанию, и что чувственное познание возможно только при условии интеллектуального познания. В то время как в 1770 году он подчеркивал различие этих двух способностей, в 1781 году он настаивал на их взаимозависимости: «Без чувственности ни один предмет не был бы нам дан, а без рассудка ни один нельзя было бы мыслить. Мысли без содержания пусты, созерцания без понятий слепы» (А51=B75)[927]. Это был важный сдвиг. Кант все еще, конечно, отвергал тезис о непрерывности, но теперь прерывность имела для него только отрицательную функцию в том, что касалось возможности чистого знания ноуменальных сущностей. Путь от инаугурационной диссертации к «Критике» был, таким образом, не столь прямым, каким Кант представлял его поначалу. В одной заметке, датируемой примерно 1776–1778 годами, он размышлял:

В начале семидесятых Кант еще совсем не понимал важность и последствия доктрины, выдвинутой им в инаугурационной диссертации. Даже если начала критического учения можно отнести к 1769 году, это не означает, что проблема «Критики» во всей ее полноте открылась сразу же. Большая часть содержания работы была задумана и написана позже, в конце семидесятых.

На занятиях по логике, которые Кант проводил в 1792 году, он признался студентам, что сначала не имел ясного представления о том, какова должна была быть цель первой «Критики», и ему пришлось много об этом думать. По сути, он воспользовался своим изначальным замешательством по поводу цели первой «Критики» как примером, чтобы показать студентам, как важно мыслить правильным образом. Так, он им говорил, что каждый, кто пишет или думает методически, должен знать, (1) что именно он хочет доказать и (2) что будет решающим для этого доказательства. Один студент отмечал:

Таким образом, разные части «Критики» не только обдумывались одна за другой в течение примерно одиннадцати лет – но и «существенный смысл» за это время претерпел развитие и изменился. Канту потребовалось время, чтобы осознать, в чем в действительности смысл его критической философии. Он, возможно, уже имел некоторые составляющие более поздней критической философии, но не имел ясного представления о том, что они означают, или о том, как они вписываются в более широкую картину, которую он создаст в 1781 году. На самом деле, вероятно, у него тогда было совершенно иное представление об этой более широкой картине. В окончательном виде его критический подход сформировался, самое раннее, в конце 1771 года, – если верить его письму Герцу от февраля 1772 года, то он достиг ясности относительно своей «существенной цели» только тогда. Однако, вероятно, и тогда он еще находился в гораздо большем замешательстве, чем думал. Скорее всего, все встало на свои места только в 1777 году, когда «кусочки» его исследований по «различным» темам в конце концов привели его к «идее целого» чисто пропедевтической дисциплины[930].

Это мнение об истоках «Критики» Канта косвенно поддерживает его публичное «Заявление об авторстве Гиппеля» от декабря 1796 года. Там он утверждает, что некоторые фрагменты его учения, касающиеся «системы, которую я держал в голове, но завершил только в период с 1770 по 1780 год, находили отражение в моих лекциях», где они и были подхвачены Гиппелем[931]. Критическую философию Канта, таким образом, впервые представил немецкой публике не он сам, а Гиппель, опубликовавший Lebensläufe nach aufsteigender Linie, nebst Beilagen A, B, C («Жизнеописания по восходящей линии, с приложениями A, B, C»). Этот роман вышел в трех томах в 1778, 1779 и 1781 годах.

Там Гиппель использовал некоторые отрывки из лекций Канта по философской энциклопедии и антропологии почти дословно, и поэтому (позже) его обвиняли в плагиате. Кант защищал Гиппеля в своем «Заявлении» от обвинений в плагиате и признавал, что тот воспользовался записями его лекций. В книге Гиппеля содержится также вымышленный рассказ о Канте в роли экзаменатора и многие другие аллюзии на кёнигсбергского профессора. Кант играл большую роль в романе как «дедушка-профессор» и «Его Спектабельность»[932]. Гиппель позволил себе несколько пародий на характер Канта. В сцене с экзаменом Его Спектабельность, «как обычно называли декана факультета», утверждает, что «иностранцев обычно либо совсем не экзаменуют, либо только для вида». Гиппель знал – Канта обвиняли в том, что он принимал экзамены слишком либерально.

Его Спектабельность счастлив, потому что прошлой ночью он стал дедушкой. Слуга Канта Лампе становится в романе бабушкой:

Моральные максимы, завел песню Его Спектабельность после этого взгляда сквозь щелочку (интересно, почему?), показывают, как я могу стать достойным счастья, прагматические – как обрести его.

Эта сцена может быть связана с тем, что Лампе женился (и стал отцом), не сообщив Канту. Известно, что Кант был этим недоволен.