«Пролегомены»: «не для учеников, а для будущих учителей»
4 февраля 1782 года Königsbergische Gelehrte und Politische Zeitungen опубликовала краткий анонс первого тома «Переписки» Ламберта, который должен был выйти в качестве первой книги в посмертном издании его работ, с тем чтобы собрать подписчиков. Автором объявления был Кант. Он утверждал, что проект важен и что публикация работ Ламберта поможет остановить волну плодов «извращенного вкуса времени». Люди полюбили «пустую игру остроумия или простое копирование устаревшего или попросту чуждого». Он выразил надежду, что работы Ламберта помогут «оживить почти угасшее рвение образованных людей распространять полезную и обстоятельную науку и побудить их завершить проект, начатый Ламбертом, а именно образовать союз (Conföderation), который выступил бы единым фронтом против все возрастающего засилия варварства и вернул бы в науки основательность, отчасти путем улучшения некоторых все еще ошибочных методов»[960]. Другими словами, Кант надеялся, что его проект критики чистого разума, который он считал продолжением соображений Ламберта, поддержат. Это был еще и первый ответ тем, кто либо проигнорировал его работу, либо отнесся к ней отрицательно[961]. Кант восхвалял переписку в том числе и по той причине, что в нее вошли его собственные письма к Ламберту. Действительно, по письмам видно, насколько близок был его проект к проекту Ламберта, и что тот серьезно относился к кантовской работе. Его «Критику» следует считать продолжением начатой Ламбертом работы.
Кант чувствовал, что его работой пренебрегли те, на кого он рассчитывал, и что к нему отнеслись как к слабоумному те, кого он не уважал. Рецензия в Göttingische Gelehrte Anzeigen была особенно неприемлемой. Автор этой рецензии, по его мнению, совершенно неправильно понял работу. И потому вскоре после выхода этой рецензии Кант задумался о более популярной и короткой трактовке вопросов «Критики».
Результатом его размышлений стали так называемые «Пролегомены ко всякой будущей метафизике, которая может появиться как наука», вышедшие в 1783 году. Было бы неверно рассматривать их как ответ на рецензию в Göttingische Anzeigen, но очевидно, что рецензия очень разозлила Канта, и он посчитал необходимым ответить гёттингенскому критику. Соответственно, в «Пролегоменах» содержится множество отсылок к рецензии, местами явных, местами не очень. Но хотя в итоге «Пролегомены» и оказались последовательной полемикой против гёттингенской рецензии, начинались они вовсе не так. В письме к Герцу вскоре после выхода «Критики» Кант говорил, что тема работы – это «метафизика метафизики», и намекал, что имеет некоторое представление о том, как сделать ее «популярной». Если бы он начал с антиномий и «цветасто» о них заговорил, он мог бы заставить читателей полюбопытствовать об источниках этих противоречий[962]. В другом письме примерно через месяц он высказал недовольство тем, как выразил свои взгляды. Возраст и «болезни» заставили его опубликовать книгу раньше, чем это, возможно, было целесообразно[963]. Видимо, по причине этих сомнений он был готов написать «популярную выдержку, подходящую для широкого читателя» или «в популярном стиле»[964]. К 15 сентября 1781 года он, кажется, уже пообещал Гаману и Харткноху, что действительно напишет такую работу[965]. Но в конце октября Гаман еще не знал, что это будет за работа, до него дошли лишь слухи, что это может быть либо краткая выжимка, либо учебник (Lesebuch) по метафизическим предметам[966]. Когда в январе 1782 года вышла гёттингенская рецензия, план изменился. Теперь Кант принялся за «пролегомены к еще не написанной метафизике» и за ответ гёттингенскому рецензенту[967]. В конце августа книга была написана, и помощник Канта ее уже переписывал. К сентябрю она была закончена, но публикация задержалась до апреля 1783 года.
Беркли, Юм и их критики играют гораздо большую роль в новой книге, чем в «Критике». Реакция Канта на сравнение с Беркли разительно отличалась от его реакции на сравнение с Юмом. Хотя его возмущало, что его называли берклианским идеалистом, и он яростно протестовал – между ним и ирландским епископом нет никакого сходства! – он не возражал против того, чтобы его называли юмианцем при условии, что будет понятно, что значит быть «юмианцем». В книге он старается как можно дальше дистанцироваться от «всякого настоящего идеалиста, от элеатской школы до епископа Беркли»[968]. Их тезис заключается в «следующей формуле: „Всякое познание из чувств и опыта есть одна лишь видимость, и истина только в идеях чистого рассудка и разума“»[969]. Кантовская позиция сводится к обращению этого идеализма вспять: мы можем говорить об истине только в знании посредством чувств и опыта. Идеи чистого разума – всего лишь видимость. (Согласился бы Беркли с таким описанием своей мысли – это, конечно, другой вопрос.) С другой стороны, Кант открыто признает, что Юм прервал его догматическую дремоту и что в «Критике» он начал «с обоснованной, хотя и незаконченной, мысли» Юма. Действительно, он называет свою первую «Критику» «разрешением юмовской проблемы в самой широкой ее постановке»[970]. Неудивительно, что друзья называли его «немецким Юмом». Если рассматривать на фоне этого кантовское изложение «проблемы Юма», то сразу становится очевидным ряд вещей. Во-первых, ссылки на Томаса Рида и его последователей не случайны. Кант пытается преуменьшить их важность, и, нападая на них, он нападает на Федера и близких ему философов. Во-вторых, Кант пытается объяснить свое отношение к Юму. Так, он говорит нам:
Юм исходил главным образом из одного, но важного понятия метафизики, а именно из понятия связи причины и следствия, он потребовал от разума, утверждающего, будто он породил это понятие, ответить, по какому праву он представляет себе, будто нечто может быть таким, что благодаря его полаганию необходимо должно полагаться еще что-то другое (ведь таков смысл понятия причинности)? Он неопровержимо доказал, что для разума совершенно невозможно такую связь мыслить a priori и из понятий, так как эта связь содержит в себе необходимость; но между тем нельзя понять, как потому, что нечто имеется, необходимо должно было бы быть также нечто другое и, следовательно, каким образом можно a priori ввести понятие такой связи? Отсюда он заключил, что разум полностью обманывает себя этим понятием и ошибочно принимает его за свое собственное детище.
Вопрос был не в том, правильно ли понятие причины, пригодно ли оно и необходимо ли для всего познания природы: в этом Юм никогда не сомневался; вопрос был в том, мыслится ли a priori это понятие разумом и имеет ли оно, таким образом, независимую от всякого опыта внутреннюю истинность, а потому и не ограниченное одними предметами опыта применение, – вот на что Юм ожидал ответа. Ведь речь шла лишь о происхождении этого понятия, а не о его незаменимости в употреблении; если бы было объяснено его происхождение, то уже сами собой стали бы ясными условия его применения и сфера его приложимости[971].
Кант знает и о скептицизме Юма, но полагает, что этот скептицизм является следствием того, что Юм не может понять, что понятие причинности можно мыслить чисто a priori. В действительности, говорит он нам, скептическое заключение Юма было «поспешным» и «неправильным». Хотя бы только по этой причине Кант никогда не думал о том, чтобы «слушать его [Юма] в отношении его выводов». Одного этого должно быть достаточно, чтобы показать, что Кант не считал этот конкретный скептицизм заслуживающим ответа.
Кант не возражал против того, чтобы его считали близким к Юму. На его взгляд, Юм был скорее его союзником или предшественником, чем противником. Хотя Кант не следовал за Юмом во всем и отвергал его скептические выводы, разница не казалась ему настолько уж существенной. В его теоретических работах на удивление мало критических замечаний в адрес Юма, и ни одно из них не является враждебным. Вместо этого Кант постоянно подчеркивает важность Юма в своих опубликованных работах. В лекциях он советовал студентам перечитывать труды Юма по «многу раз». В целом Кант считал, что Юм предлагает следующую аргументацию:
(1) Предположим, что причинное отношение рационально.
(2) Если отношение рационально, то оно может мыслиться a priori и на основе понятий.
(3) Чтобы объекты были связаны причинностью, они должны находиться в необходимой связи, так что если один объект положен, то и другой должен быть положен.
(4) Невозможно уяснить одним только разумом, каким образом существование одного объекта необходимо влечет существование другого.
(5) Следовательно, «совершенно невозможно такую связь мыслить a priori и из понятий».
(6) Следовательно, причинное отношение не рационально.
(7) Поэтому невозможно понять, «каким образом можно a priori ввести понятие такой связи».
(8) Поэтому это понятие должно иметь какой-то другой источник или источники, и наиболее обоснованными из них являются воображение и привычка.
(9) Но воображение и привычка могут порождать только «субъективную» необходимость.
(10) Метафизика требует необходимости, основанной на интерсубъективно истинных понятиях.
(11) Следовательно, метафизика невозможна.
