Восьмидесятые и начало девяностых – годы, когда Кант написал большую часть прославивших его книг. В те годы он жил по большей части этой работой. Результат внушает благоговейный трепет. И хотя истоки его восходят к размышлениям и чтению лекций в предыдущие двадцать или около того лет, преданность делу в этот период поистине внушает уважение. Большая часть того, о чем вспоминают, когда слышат имя «Кант», было написано в это время. Большинство историй о Канте относятся к тому же периоду. Однако автор трех «Критик» был не просто написавшим их стариком. Кант прожил гораздо дольше, чем могли рассчитывать прожить большинство людей в XVIII веке, и его зрелая работа именно такой и была: зрелой. Это было бы немыслимо без прошедших лет, в том числе молодости, когда он был почти что денди, светским щеголем, и долгих лет молчания и спокойной решимости, ставшей результатом его умственного перерождения. Уильям Джеймс разделял тех, кто «довольствуется одним рождением», и тех, кто искал «второе рождение», которое преобразит их, изменит их «постоянный центр, личной энергии»[934]. Кант принадлежал к обретшим «второе рождение». Хотя его возрождение было не религиозным, а скорее арелигиозным моральным обращением, оно было важным, поскольку именно оно в высшей степени определило его критическую философию или повлияло на нее. Следы этого обращения, рожденного в кризисе, прослеживаются во всей зрелой философии Канта. Даже если о самом кризисе можно сказать немного, он показывает, что рационализм или интеллектуализм Канта не был обретен легко, это был результат борьбы, продолжавшейся в течение того периода, когда он создавал свои критические труды.

Ипохондрия мучила Канта до самой смерти. Но если раньше ему приходилось тревожиться по поводу учащенного сердцебиения, то теперь его больше тревожило состояние кишечника, как видно из одного из писем Гамана Гердеру в апреле 1783 года. Он посетил Канта, и тот, по его словам,

В августе 1777 года Кант писал Герцу о «недостаточном освобождении», по поводу «накопления фекалий», или запора, приведшего к «вздутию живота», и необходимости принимать слабительные, которые расстраивают его здоровье. Целая страница была посвящена симптомам, его методу облегчить состояние, и теории, которая объясняет и то, и другое[936]. Жалобы не ограничивались нижней частью тела. Кант считал, что в конечном счете именно непроходимость кишечника вызывала рассеянность и периоды спутанности мышления (benebelter Kopf), от которых он начинал страдать. Эти жалобы, как бы комично они ни звучали, превратили его жизнь в кошмар. Их нельзя назвать просто расстройством психики, у него явно и правда были проблемы с пищеварением, а медицина того времени не могла предложить действенного лечения. Соответственно, попытки Канта ослабить симптомы с помощью диетических средств стали действительно единственным выходом. Чрезмерное беспокойство о состоянии организма было результатом реальной нужды. Приближался его седьмой десяток. Многие из его более молодых друзей умрут в гораздо более раннем возрасте: Гаман – в 58, Гиппель – в 55. Оба жили гораздо тяжелее, чем Кант; да и Краус, который так же следил за здоровьем, как и Кант, не дожил до 55. Более того, последние годы троих друзей были отмечены тяжелыми болезнями, а Кант никогда серьезно не болел. Свою «Критику» он опубликовал в 57, и проживет он еще почти 23 года. Сам он приписывал долголетие ипохондрическому вниманию, с которым он следил за здоровьем.

Поскольку не в наших силах надеяться открыть физиологическую причину (или причины) этих симптомов – сам Кант думал, что у него были проблемы с желудком (Magenmund), – то следует рассуждать о них с осторожностью. Утверждать, что болезнь была психосоматической или что к ней привела его философия, так же неправильно, как и утверждать, что его философские достижения были в каком-то смысле вызваны ипохондрией[937].

Критическую философию Канта можно рассматривать как «диетический» ответ метафизическим излишествам, но это только один способ на нее посмотреть – и не самый важный. Как указывал он сам, диетический режим как «умение продлить человеческую жизнь ведет к тому, что старых людей только терпят в обществе живых, а это едва ли можно считать завидной долей»[938]. С другой стороны, философия – по крайней мере, с точки зрения Канта – выходит за рамки простых животных функций, которые мы выполняем. Нравится нам это или нет, вот что означало «второе рождение», или палингенез Канта. Это заставило его отвлечься от повседневных забот и сделало тем философом, которого мы знаем. Его философия была призвана помочь нам стать автономными моральными агентами. Говоря словами Александра Поупа, эта автономия делает человека «славой, шуткой и загадкой мира».

«Критика чистого разума»: «Всего лишь два допущения?»

Как мы уже видели, Кант утверждал, что написал «Критику» за четыре-пять месяцев, «как на лету». Это подтверждают и другие свидетельства. 11 июня 1780 года Гаман писал Гердеру: «Кант все еще работает на своей моралью здравого смысла и метафизики и гордится тем, что запаздывает, поскольку так работа будет еще совершеннее»[939]. 15 августа он сообщал, что Кант ожидает закончить «Критику» к осеннему триместру, потом через шесть недель, а 7 сентября он писал Иоганну Фридриху Харткноху (1740–1789), что «профессор Кант сдержит свое слово и закончит работу к осеннему триместру. Он сомневается, публиковать ее у вас или у Хартунга. Он хочет, чтобы ее напечатали здесь [в Кёнигсберге]»[940]. Так что можно предположить, что Кант начал писать финальную версию в мае или июне 1780 года. Вероятно, он писал ее так же, как и большинство остальных работ. Боровский, утверждавший, что практически нечего сказать о том, как Кант писал свои работы, говорит об этом так:

Яхман сообщает, что «Кант заверял [его], что не записал ни единого предложения „Критики чистого разума“, пока не показал его Грину и не получил от того непредвзятое суждение, не привязанное ни к какой системе»[942]. Если это верно, а причин сомневаться в этом нет, то «Критика» Канта не столько работа одинокого уединенного мыслителя, сколько продукт совместных усилий. Конечно, все идеи принадлежали Канту, и он представлял в тексте собственную систему. Тем не менее можно задаться вопросом, насколько суждение Грина изменило первый черновик «Критики». Яхман утверждал, что Грин оказал, «несомненно, решающее влияние на его [Канта] душу и характер»[943]. Он, вероятно, прямо повлиял на первую «Критику», как и на некоторые более поздние работы. Как бы то ни было, многие фразы и идиомы в работах Канта напоминают язык торговцев, такие как «заем», «капитал» и т. д.[944] Более того, труды Канта, написанные после смерти Грина, читать труднее, чем созданные при жизни друга.

Когда Кант говорил, что написал «Критику» за «четыре или пять месяцев», речь шла, конечно, только о последней стадии работы и переписывании рукописи для печатника. Окончательный ее план датируется по меньшей мере предыдущим годом, а несколько первых черновиков относятся к началу семидесятых. Некоторые из ранних черновиков сохранились – например, частичное обсуждения основоположений чистого разума, так называемое Duisburg Nachlass, а также первое посвящение «Критики» Ламберту в октябре 1777 года, в котором сказано:

Впрочем, работа Канта вышла слишком поздно для Ламберта. Тот умер в 1779 году. Трудно сказать, понял ли бы он ее лучше, чем другие современники, и понравилась ли бы она ему. Как бы то ни было, немало есть тех, кто считает, что для других кантовских современников работа вышла не слишком поздно, а слишком рано. «Критика чистого разума» в итоге изменила если не мир, то по меньшей мере философию.

Первые гранки прибыли в Кёнигсберг 6 апреля 1781 года. Тогда же Кант дал их Гаману, и он их тут же прочел. 5 мая он жаловался на величину работы. «Такая объемистая книга не соразмерна ни росту автора, ни понятию чистого разума, противостоящему ленивому разуму, то есть моему, предпочитающему силу инерции и hysteron proteron вкусу и цели»[946]. В конце концов он получил переплетенный экземпляр «Критики» 22 июля 1781 года «на завтрак»[947].

На критическую философию Канта можно смотреть как на попытку ответить на три фундаментальных вопроса непреходящего философского значения: «Что я могу знать?», «Что я должен делать?» и «На что я смею надеяться?» Можно сказать, что он рассматривает в «Критике чистого разума» первый вопрос, но не отвечает на него прямо. Кажется, его интересует здесь в первую очередь не общий вопрос о том, что мы можем знать, а вопрос более узкий: что можно знать с абсолютной уверенностью и без каких бы то ни было оговорок? В переводе на его язык вопрос звучит так: «Что мы можем знать a priori и в полном отрыве от опыта?»[948] Другими словами, Кант пытается ответить на вопрос, возможно ли такое знание, которого ищут метафизики, включая его самого. Основная часть его работы направлена на то, чтобы показать, что традиционная метафизика опирается на фундаментальную ошибку, поскольку в ней предполагается, что мы можем делать содержательные утверждения, касающиеся знания о мире, независимо от опыта. Кант же говорит, что мы не можем обоснованно делать такие утверждения.

Кант называет утверждения традиционной метафизики «синтетическими априорными суждениями» и заявляет, что невозможно априорно познавать мир как он есть независимо от опыта. Но он не просто следует по пути предшествующих философов-эмпиристов, которые считали, что все знания происходят только из опыта, и таким образом пытались проследить истоки всего вообще знания в ощущении и рефлексии. Кант скорее считает, что во всяком знании присутствует априорная составляющая. Как он утверждал уже в инаугурационной диссертации, мы наделяем познаваемый нами мир формой. Формальные аспекты познаваемого мира конституированы познавательным аппаратом, которым необходимо обладаем мы (и любые рациональные конечные существа); и этот познавательный аппарат позволяет нам выносить синтетические априорные суждения о мире. Эти синтетические априорные суждения – не суждения о реальности как таковой, но только о реальности, как она дана в опыте таких существ, как мы. И лишь поскольку мы обладаем определенными когнитивными принципами, благодаря которым мир дан нам в опыте, мы можем выносить синтетические априорные суждения о мире, каким он нам явлен. По этой самой причине такие утверждения не могут быть утверждениями о мире как он есть независимо от нашего понятийного аппарата. Тем самым, метафизика может рассказать нам только о предпосылках опыта, или условиях, которые должны быть выполнены для любого возможного опыта. Кант называет теперь все исследования о возможности априорного знания «трансцендентальными» и поэтому говорит о своих исследованиях как о «трансцендентальной философии».

Кант описывает эти априорные эпистемические условия как «формы», которым необходимо подчинено знание. Он различает три такие формы, а именно: 1) формы чувственности, 2) формы рассудка и 3) формы разума.