Что и было исполнено. Студенты пришли в изумление: оказалось, что я не только отлично понял смысл, но и весьма удачно смог изложить его на еврейском наречии.

Студенты посоветовали Маймону ехать в Берлин. Он последовал их совету, встретил там Герца и Мендельсона, попал под их влияние и стал в некотором роде философом. Гораздо позже он прочитал первую «Критику» Канта и оказался одним из его самых важных ранних последователей[853]. Мы можем только предполагать, кем бы он стал, если бы мог посещать лекции Канта уже в 1779 году.

Кант не только читал лекции множеству студентов и приобрел по меньшей мере одного многообещающего последователя в 1770-х годах, он преуспел и на других фронтах. В декабре 1775 года берлинское министерство прислало в Кёнигсбергский университет уведомление, в котором указывалось сделать лекции более эффективными. Канта и его коллегу Карла Даниеля Ройша хвалили. Вейману и Августу Вильгельму Влохатиусу сделали выговор. В министерстве не хотели, чтобы умы студентов «затуманивали бесполезными размышлениями», и требовали обучать их «по-настоящему полезным понятиям». Как прямо говорилось в письме: «нам не нравится видеть, что в Кёнигсберге преподают философию Крузия, поскольку самые образованные ученые давно убеждены в ее бесполезности. Отныне следует это прекратить»[854]. Таким образом, Крузия в 1775 году фактически запретили преподавать. Вейман, соперник Канта, был устранен. Только в 1789 году ему вновь разрешили преподавать, несмотря на неблагоприятную рекомендацию университетского сената, которая «была подписана и Кантом», конечно же [855]. Но его преподавание продлилось недолго. Теперь студенты всячески донимали его, пока он не сдался. Хотя в 1789 году религиозные взгляды Веймана в Берлине и могли приветствоваться, но Крузий был тогда уже настоящим анахронизмом[856].

Ответственным за это министерское указание был Карл Абрахам фон Цедлиц (1731–1793), министр по делам церкви и образования. Один из прогрессивных министров Фридриха II, он основал кафедру педагогики в Галле (1779), в целом направленную на то, чтобы учителя были лучше подготовлены, поддерживал основание новых школ и настаивал на централизации руководства школами. Позже, в 1787 году, он основал Oberschulkollegium (Верховную школьную коллегию), национальный совет по образованию. Фон Цедлиц проникся к Канту симпатией. Так, в феврале 1778 года он спрашивал, может ли предложить Канта как кандидата на пост профессора философии в Галле с начальным жалованием 600 талеров. Галле был гораздо больше и престижнее, и Кант стал бы, по сути, преемником Вольфа, а это была бы большая честь. Кант отказался, и предложение выросло на 200 талеров с добавлением титула надворного советника. Однако Кант решил остаться в Кёнигсберге, где он получал жалование всего в 236 талеров и не имел возможности стать надворным советником. Ни возможности обучать гораздо больше студентов, ни более центрального расположения Галле, ни даже доброго имени университета было недостаточно для переезда: он верил, что ему дана «небольшая доля жизненных сил»[857].

В августе того же года фон Цедлиц попросил Канта в письме воспользоваться своим влиянием, чтобы студенты не сосредотачивались в основном на высших факультетах. Хотя обучение на высших факультетах обещало карьеру в теологии, праве или медицине, философия и гуманитарные науки могли быть для них полезнее в долгосрочной перспективе[858]. Фон Цедлиц был хорошо знаком с философией Канта благодаря Герцу, который всячески ее распространял, читал лекции и писал о ней. В 1778 году фон Цедлиц ходил на лекции Герца по «Рациональной антропологии Канта»[859]. Герц писал, что он был «всегда первым в моей аудитории и уходил последним»[860]. В 1779 году фон Цедлиц прошел у Герца курс психологии и снова не пропустил ни одного занятия. Когда Краус в 1770 году был в Берлине, он тоже близко познакомился с фон Цедлицем. Секретарь высокого министра написал Канту: «в отражении этих двоих мы увидели Ваш свет»[861]. Кант теперь прославился в Берлине. Кажется, все ожидали от него великих деяний. Он явно имел вес. Но отражение некоторым образом искажало свет Канта. Взгляды Канта уже изменились, и фон Цедлиц видел раннего Канта, а не Канта «Критики чистого разума».

Среди коллег у Канта всегда были близкие друзья[862]. Функ и Кипке были важны для него в первые годы после того, как он стал магистром, но не позже. Функ умер задолго до того, как Кант стал профессором, а Кипке погрузился в жизнь скорее мелкого фермера, чем ученого. Он стал чужд Канту, который несколько раз выражал неодобрение поведения Кипке. Так, в 1777 году Кипке, государственный инспектор синагоги с 1755 года, вызвал скандал, который вскоре привел к ликвидации этой должности. Ранее в том же году еврейское сообщество перенесло забронированное за Кипке место в синагоге. Посчитав новое место менее почетным, он явно не обрадовался и отправил 5 апреля 1777 года письмо с жалобой в Королевское министерство, где также передавал другие опасения. Самая важная жалоба касалась молитвы Alenu, оскорбительной для некоторых христиан. Эта молитва включала фразу «ибо они преклоняются суете и ничтожеству, и молятся богу, который не в состоянии помочь», по мнению некоторых, подразумевавшую христиан. Чтобы не допустить возможности оскорбления, королевским указом от 1703 года запретили произносить эту фразу, и одна из обязанностей государственного инспектора синагоги заключалась в том, чтобы следить, чтобы ее не произносили. Кипке утверждал, что молитву читают недостаточно громко, просто «бормочут», намекая на то, что евреи все же произносят оскорбительную фразу. Еще он жаловался, что ему не сообщают своевременно о тех псалмах, которые будут читаться на ближайших службах, что делает невозможным их проверку с его стороны. Тут нужны выговоры, а может даже и более серьезное наказание – по крайней мере, так думал Кипке. Еврейское сообщество защищалось и направило рекомендацию Мендельсона, а именно «Мысли о еврейских молитвах, особенно о молитве Alenu». Мендельсон убедительно утверждал, что молитва гораздо старше христианства и поэтому не может быть обращена к христианам. Рекомендация вызвала много споров и несколько невоздержанных реплик со стороны Кипке, но в итоге его должность была отменена в 1778 году[863]. Хотя он получил повышение к зарплате, чтобы компенсировать потерю дохода в 100 талеров от надзорной деятельности, такого исхода дела он, конечно, не хотел. Кант, выбравший еврея Герца в качестве респондента на защите магистерской диссертации, не сочувствовал Кипке. Граф Кейзерлинг, друг и защитник Канта, сыграл решающую роль в доведении этого дела до конца.

В семидесятые для Канта, кажется, были особенно важны двое его более молодых коллег, а именно Иоганн Готлиб Крейцфельд (1745–1784) и Карл Даниель Ройш (1735–1806). Линднер, профессор поэзии, умер в марте 1776 года. Его заменили Крейцфельдом, тоже хорошим другом Крауса и Гамана. Фактически все трое изучали английский вместе уже долгое время, и Гаман утверждал, что он обучил Крейцфельда начаткам этого языка[864]. Крейцфельд тоже был студентом Канта. На защите его инаугурационной диссертации под названием «Филолого-поэтическая диссертация об общих принципах вымысла» Краус был респондентом, а Кант давал к ней комментарий[865]. Кант подружился и с этим своим студентом. Были ли отношения с Крейцфельдом ближе, чем с Ройшем, профессором физики с 1772 года, которого фон Цедлиц выделял наравне с Кантом как образцового преподавателя, неясно. Как бы то ни было, Ройш и Кант обсуждали не только термометр Фаренгейта и громоотводы, но и множество других вопросов. Когда Ройш встречал Канта на одной из его постоянных прогулок, он часто к нему присоединялся.

После 1780 года именно Краус был ближе всех к Канту среди его коллег. В июне 1780 года неожиданно умер Кристиани, ординарный профессор моральной философии уже в то время, когда Кант был студентом. Кант почти сразу же написал фон Цедлицу, чтобы рекомендовать на эту позицию Крауса. В то же самое время он попросил Гамана написать Краусу в Гёттинген, чтобы его подготовить[866]. Всего через два месяца Гаман писал Гердеру, уже будучи совершенно убежден, что Краус получит пост [867]. Краус «уехал из Гёттингена уже как призванный на профессорскую должность». По пути домой в Кёнигсберг той осенью он получил титул магистра университета Галле. 4 января 1781 года он прибыл в Кёнигсберг «как профессор моральной и политической философии»[868]. Это было крайне важно не только для Крауса, обязанного Канту своей должностью, но и для Канта, который преуспел в том, чтобы поставить на вторую самую важную должность в области философии своего друга и одного из лучших своих студентов[869]. Можно не сомневаться, что он поддерживал Крауса не только из личных, но и из политических соображений. Как пиетисты раньше задавали тон в преподавании философии в университете, следя за тем, чтобы должности получали правильные люди, так и Кант хотел быть уверен, что его взгляды представлены не только им одним. В конце 1780 года, через десять лет после его собственного назначения, он преуспел в том, что было одной из его целей с самого начала.

Еще одним человеком, ставшим важным другом и союзником Канта в те годы, был Шульц, рецензент его инаугурационной диссертации. В 1775 году его назначили дьяконом одной из кёнигсбергских церквей (Altroßgarten). В том же году он стал магистром и доктором философии, а после защитил инаугурационную диссертацию об акустике под названием De geometria acustica seu solius auditus ope exercenda. Одним из оппонентов был Краус. Шульц читал лекции по математике и астрономии. В 1776 году его назначили придворным проповедником в Замковой церкви (Schloßkirche). Хотя его интеллектуальные взгляды были близки взглядам Канта, близко они, кажется, не общались, – в основном посредством переписки, что было несколько необычно.