Прежде чем принять новую должность, Канту нужно было публично защитить так называемую инаугурационную диссертацию на латыни, что он и сделал 21 августа 1770 года. Трое студентов (один с факультета богословия, еще один – с факультета права, а третий – гуманитарных наук) и двое коллег выступили оппонентами. Кант выбрал Герца, на тот момент студента медицины, в качестве «респондента», или защитника кантовской работы. Для Герца это была большая честь. Однако ему едва не отказали, Канту пришлось преодолеть «решительные возражения университетского сената», чтобы Герцу разрешили исполнить эту роль[755]. Диссертация была озаглавлена De mundi sensi-bilis atque intelligibilisforma etprincipiis, или «О форме и принципах чувственно воспринимаемого и интеллигибельного мира». Хотя это была всего лишь наскоро набросанная диссертация, которая требовалась, чтобы выполнить академические требования для получения поста профессора, она впервые представляла важные аспекты критической философии. Сам Кант считал эту случайную работу истинным окончанием своего «докритического периода» и началом «критической философии». Так, когда Иоганн Генрих Тифтрунк обратился к нему с предложением издать сборник его малых сочинений в 1797 году, Кант ответил: «Ваше предложение собрать и издать мои мелкие работы я принимаю, хотелось бы только, чтобы в сборник вошли работы, опубликованные не ранее 1770 года, то есть чтобы он начинался с моей диссертации „О форме и принципах чувственно воспринимаемого и умопостигаемого мира“»[756].

Одной из самых важных новых доктрин кантовской инаугурационной диссертации было радикальное различение «рассудка» (intellectus) и «чувственного познания». В этой работе Кант впервые открыто утверждает, что эти две способности – независимые и несводимые друг к другу источники двух совершенно разных видов знания. Он определяет чувственность как «восприимчивость субъекта, при помощи которой возможно, что на состояние представления самого субъекта определенным образом действует присутствие какого-либо объекта», а рациональность как «способность субъекта, при помощи которой он в состоянии представлять себе то, что по своей природе недоступно чувствам»[757]. Интеллектуальное знание не имеет ничего общего с чувственным знанием. Он утверждает, что мы должны предполагать два мира, mundus intelligibilis и mundus sensibilis. Каждый из этих миров подчиняется собственным принципам и выказывает присущие ему формы, и каждый имеет собственные предметы: «предмет чувственности – чувственно воспринимаемое; то, что не содержит в себе ничего, кроме познаваемого рассудком, есть интеллигибельное. В античных школах первое называлось феноменом, а второе – ноуменом»[758]. Феномены – это «представления о вещах, какими они нам являются», а ноумены – «как они существуют [на самом деле]»[759]. Поэтому будет серьезной ошибкой считать чувственность всего лишь спутанным мышлением, а мышление всего лишь отчетливым ощущением. По словам самого Канта, «чувственное познание несправедливо называется смутным, а рассудочное – отчетливым. Ведь это только логические различия, которые совершенно не касаются данного, что лежит в основе всякого логического сравнения»[760]. Кант особенно критикует «знаменитого Вольфа», который, признавая «только логическое различие между [познанием] чувственным и рассудочным, к великому ущербу для философии, быть может, совершенно предал забвению отменный обычай древности рассуждать о природе феноменов и ноуменов…»[761] Однако Кант считал, что не только Вольф, но и все современные философы в какой-то степени некритично согласились с этим тезисом. Кант же, напротив, хочет вернуться к античному начинанию, провозглашая необходимость «подлинной метафизики без всякой примеси чувственного»[762]. Конечно, чувственное знание предполагает применение определенных понятий рассудка; но это применение является только логическим или, лучше сказать, формальным. Оно имеет второстепенное значение по сравнению с реальным применением рассудка, посредством которого даются «понятия вещей и отношений»[763].

Новый тезис о радикальном разрыве чувственности и рассудка тесно связан с двумя другими доктринами, которые впервые появляются в этой работе – а именно доктринами о субъективности пространства и времени и о по сути рациональной природе нравственности. Пространство и время больше не рассудочные понятия. Это субъективные формы нашей чувственности. Пространственно-временные объекты, или феномены, точно не вещи в себе. Вся наука имеет дело лишь с феноменами. Хотя в более ранних работах он пытался объяснить пространство как результат внутренних принципов физических монад и проводил различие между математическим и физическим пространством, в 1770 году Кант принимал уже только один вид пространства. Теперь это лишь формальная характеристика чувственного мира, которая может поэтому быть критерием различения феноменов и ноуменов. Одно из правил, важных для того, чтобы очистить метафизику от любой примеси чувственного, гласит: «если какому-нибудь рассудочному понятию приписывается вообще какой-то предикат, касающийся отношений пространства и времени, то он не должен быть высказан объективно; он указывает только на условие, без которого данное понятие не может быть познано чувственно»[764]. Пространственность и темпоральность – негативные критерии, которые позволяют нам исключать понятия из чистой метафизики.

В 1770 году Кант все еще считал, что существуют понятия, независимые от пространства и времени в требуемом смысле, и что возможна подлинная метафизика, освобожденная от всего чувственного. Другими словами, он все еще полагал, что можно выносить интересные и имеющие значение суждения о том, «что само по себе не может быть объектом внешних чувств (какие есть у человека)»[765]. Он считал важным то, что мы можем делать утверждения о нематериальном, которое «совершенно свободно от всеобщего условия для извне воспринимаемого чувствами, а именно от пространства»[766]. Он приводил доводы в пользу догматической цели рассудка, отличавшейся от лишь негативной критической цели, которая отделяла бы чувственное от ноуменального. Эта догматическая цель была так важна для него, поскольку «благодаря ей общие принципы чистого рассудка, как их излагает онтология или рациональная психология, сводятся к некоторому образцу, доступному только чистому рассудку и составляющему общую меру всех остальных вещей, поскольку они реальности».[767] Чистые принципы рассудка, таким образом, имели для Канта высшую важность для оценки реальности.

Кант полагал, что посредством чистых принципов мы можем помыслить первичное существо, которое позволило бы нам оценить все производные существа. Это может быть образец, форма или парадигма, лишь несовершенной копией которой было бы все остальное[768]. Это понятие «ноуменального совершенства» в двух смыслах, а именно: «Это совершенство таково или в теоретическом, или в практическом смысле. В первом смысле оно есть высшее существо, БОГ, а во втором – НРАВСТВЕННОЕ СОВЕРШЕНСТВО. Итак, нравственная философия, поскольку она дает первые принципы суждения, познается только чистым рассудком и сама принадлежит к чистой философии»[769]. Соответственно, нравственные принципы – интеллектуальные. Это означает, что они касаются вещей в себе, или ноуменов, и принадлежат формальным принципам mundus intelligibilis. Поэтому моральные понятия нельзя свести к чувственности. Мы не можем получить эти понятия при помощи анализа ощущений. Ошибочное принятие Вольфом тезиса о непрерывности увело его в сторону от понимания истока моральных понятий в чистом рассудке. Тем самым Вольф подорвал «отменный обычай древности». Кант, напротив, надеялся показать, что моральная философия, поскольку она «познается только чистым рассудком и сама принадлежит к чистой философии», объективна. Она ни в коем случае не зависит от субъективных условий чувственности и твердо основывается на надежно познанных утверждениях, которые «совершенно свободн[ы] от всеобщего условия для извне воспринимаемого чувствами, а именно от пространства». По этой причине Кант полагал, что мы можем преследовать цель разработать «чистую метафизику без всякой примеси чувственного». Эти идеи были истоками кантовского идеализма, и они были по сути платоническими[770].

Чисто рациональные или интеллектуальные понятия суть «врожденные» для чистого рассудка, «отвлеченные от присущих уму законов (обращая внимание на действия его в опыте)» и «никогда в качестве частей не входят в какое-либо чувственное представление». Поэтому они никак не могут быть абстрагированы из этих чувственных представлений, а должны происходить из одного лишь интеллекта. В качестве примеров Кант называет понятия «возможности, бытия, необходимости, субстанции, причины, с противоположными им или соотнесенными с ними понятиями», а также «нравственные понятия» в целом и понятие ноуменального совершенства в частности.

Ноуменальное совершенство в теоретическом смысле «это высшее существо, Бог», а в моральном – «нравственное совершенство». Хотя в инаугурационной диссертации он сосредотачивает свой анализ на теоретическом смысле ноуменального совершенства, Кант указывает и на то, что «нравственная философия, поскольку она дает первые принципы суждения, познается только чистым рассудком и сама принадлежит к чистой философии»[771]. В 1764 году Кант еще не мог решить, обеспечивает ли нас первым принципом морального суждения разум или чувства; к 1770 году он принял решение в пользу разума. Однако понятие разума в 1770 году у него разительно отличается от того же понятия в 1764 году. В то время как в первом случае это понятие состояло из обобщенных восприятий, в 1770 году оно характеризуется определенным «идеалом», независимым от ощущения. Этот «идеал» представляет для Канта «максимум совершенства», который называется «у Платона идеей». Он задает «общую меру и принцип познания» и идентичен ноуменальному совершенству.

В самом деле, этот идеал – высшее выражение нашего интеллекта, поэтому самые важные вопросы чистого разума должны касаться определения характеристик этого идеала. Это не только «принцип познания», но и «общая мера» реальности. Кант полагал не только, что мы всё познаем через Бога, но и то, что всё реально, лишь поскольку Бог привел всё в существование. Наши ответы на эпистемологические, онтологические и нравственные вопросы обращались для него вокруг одного и того же принципа, а именно «Бог[а]… как идеал[а] совершенства» или ноуменального совершенства. Таким образом, интеллектуальные понятия имеют двоякое использование. Во-первых, то, которое Кант называет «критическим» и которое «приносит негативную пользу, а именно, когда чувственно постигнутое ограждают от ноуменов», и во-вторых, догматическое, благодаря которому устанавливается истинное знание реальности. Кант предполагал, что инаугурационная диссертация будет просто наброском нового метода, который служил бы «пропедевтикой, принося огромную пользу всем, кто намеревается проникнуть в самые глубины метафизики»[772]. Самый важный аспект этого метода заключался для Канта в ясном различении между принципами чувственного и интеллектуального познания, и «главным образом», утверждал он, «нужно всячески остерегаться того, чтобы принципы чувственного познания выходили за свои пределы и касались рассудочных [познаний]»[773]. Кант никогда больше не отказывался от этой позиции в отношении мысли и ощущения. Однако ему пришлось пересмотреть способ, которым он ее защищал. В 1770 году он считал, что разум может обеспечить основание универсальной нравственной теории только в знании вещей «как они есть», и думал, что мы можем обладать таким знанием посредством разума.

Кант заключает свою инаугурационную диссертацию обязательством «более тщательно» исследовать эти вопросы. Он не собирался представлять в этом наброске положительные идеи реформы метафизики, но считал, что заложил фундамент такой реформы. «Критика чистого разума», которая вышла одиннадцать лет спустя, стала исполнением этого обещания. В ней Кант впервые представил публике результаты размышлений, занимавших его все прошедшие годы. Ее издание завершило больше десяти лет «молчания» – и тяжелой работы.